Аркадий Мильчин - Человек книги. Записки главного редактора Страница 99

Я тоже поддерживал издание этой серии, особенно после того, как прочитал в «Юности» вопрос В.Я. Лакшина, заданный Маршаку:

– Как вы думаете, что, если затеять в Детгизе серию «Биография книги»? Это будет литературоведение, но не вполне обычное. Можно взять «Дон Кихота» или «Героя нашего времени» и рассказать, как была задумана книга, как она писалась, какое впечатление произвела на современников, какова ее судьба в потомстве – словом, описать всю ее жизнь до наших дней. Только вот кто это сможет сделать? Андроников? Бонди? А еще кто?

Маршак, правда, прямо не ответил на вопрос Лакшина. Он сказал:

– У нас вообще мало научно-популярных книг для детей. Редко переиздают и то, что было сделано нашей редакцией в тридцатые годы, – Ильина, Бианки, Житкова, «Китайский секрет» Данько, «Солнечное вещество» Бронштейна… А какие могли бы быть книги о животных, растениях, подводном мире, новых открытиях физики… Когда-то я задумал что-то вроде библиотеки знаний для детей, даже составил проект и повез в Сорренто Горькому. В школах тогда были педология, «бригадный метод», и я думал: школы учат плохо, так пусть учат книги.

Но ясно, что идея Лакшина соответствовала издательским программам Маршака.

Телепин общался с библиофилами, в частности участвовал в заседаниях Никитинских субботников, куда однажды захватил с собой и меня.

Он неплохо знал отечественную просветительскую литературу о книге. Именно он предложил включить в план и выпустить действительно полезную книжечку С.И. Поварнина «Как читать книги» (М., 1971), пользовавшуюся успехом и переизданную «Книгой» в 1974 году.

Во-вторых, он старался свято следовать наставлениям тех, кто назначил его директором «Книги», а именно: всячески поддерживать литературу для работников книгоиздательской отрасли, а к литературе для библиотечных работников и библиографов относиться как к неизбежной повинности и сдерживать ее выпуск. Это совпадало и с личным отношением М.Я. к продукции наших коллективных авторов – библиотек, которую он считал слабой и по большей части ненужной. Между тем я, тоже всячески радея о литературе для родной книгоиздательской отрасли, относился к библиотечно-библиографической литературе прагматически. Например, рекомендательные библиографические указатели, которые готовила Библиотека имени Ленина (сокращенно ГБЛ), приносили издательству весомую прибыль, так как их заказывали массовые библиотеки и тираж их доходил до 100 тыс. экз., а выплаты авторского гонорара они не требовали. Конечно, государство от их издания ничего не получало, так как библиотеки тратили на них выделяемые им бюджетные средства и деньги перекладывались из одного государственного кармана (библиотечного) в другой (госкомиздатовский). Но издательству это позволяло хоть частично сводить концы с концами, поскольку учебники для полиграфистов, издания государственной библиографии («Ежегодник книги СССР», «Библиография советской библиографии», различные библиографические летописи) приносили большие убытки. Правда, основным источником финансового благополучия издательства были не книги, а подписные каталожные карточки Всесоюзной книжной палаты. О них, впрочем, разговор особый, отдельный.

В-третьих, при всей своей большой любви к книге М.Я. считал, что книг издается слишком много.

Мой ленинградский эпистолярный друг Олег Вадимович Рисс поинтересовался в одном из писем моим мнением о выступлении Телепина в газете «Неделя». Я тогда (5 марта 1967 года) так ответил Риссу:

Должен Вам признаться, что оно произвело на меня дурное впечатление. Впрочем, это неудивительно, если учесть, что я имею удовольствие его [Телепина] почти ежедневно слушать. Эти стоны неумного человека: «Зачем так много книг издается?» – говорят лишь о непонимании многообразия интересов современного человека, о несхожести этих интересов у разных людей. Вам-то я могу сказать, что директор наш просто неумен. Он любит книгу, но ужасный дилетант во всем, в том числе и в книге.

Телепин послушно воспринял руководящие указания о том, что издается много ненужных книг, но истолковал их только в том смысле, что нужно ограничить число выпускаемых книг. Как будто, например, при выпуске 100 книг вместо 120 сами по себе исчезнут ненужные, необязательные книги. При этом руководители Комитета по печати не принимали в расчет, что исключение какой-то части книг из планов выпуска очень часто сопряжено с материальными потерями и нарушением прав авторов, поскольку в план входят работы чаще всего уже одобренные, с авторами которых издательство связано договорными отношениями. Это их мало трогало. Главный критерий – партийная установка, задачи, которые перед Комитетом поставил ЦК партии. Пусть директора и главные редакторы сами расхлебывают заваренную ими кашу. Издательскую воронку сужали, но издательства во избежание непроизводительных потерь всеми правдами и неправдами все равно выпускали исключенные Комитетом работы. Пусть позднее, растягивая сроки выпуска книг и замораживая оборотные средства, пусть с изменениями, в том числе и заглавий. Пользовались также некоторыми происходившими постоянно переменами в оценках (то, что вчера считалось неактуальным, сегодня становилось злободневным, нужным).

В-четвертых, М.Я., как истый партиец, чувствовал большую ответственность за идеологическую чистоту продукции издательства.

Будучи слабым администратором и никаким хозяйственником, Телепин не делал того, что издательству было жизненно необходимо (прежде всего, мирился с ненормальными условиями работы сотрудников издательства, с тем, что части издательства разбросаны по всей Москве), но зато, как верный ленинец, направлял свои усилия на идеологический и литературный контроль подготавливаемых издательством к выпуску книг. Как только по его ходатайству меня назначили главным редактором издательства, М.Я. постарался укрепить главную редакцию идеологически надежным партийцем, своим ставленником Ф.Ф. Волошиным, который должен был помогать директору предотвращать любую идеологическую крамолу.

Мне Телепин все же не доверял полностью, считая, видимо, что я, как представитель «гнилой интеллигенции», мыслю и чувствую недостаточно партийно, чересур самостоятельно. Поэтому он сам в порядке контроля читал некоторые рукописи или верстки, применяя для их оценки готовые партийные критерии. А на критериях этих сказывалась общая мрачная идеологическая атмосфера накануне и после ввода войск в Чехословакию. Главлит и Госкомиздат стремились подавить любые проблески свободной мысли. Боялись собственной тени. В тексте любой книги искали подвоха, отклонения от партийной линии. Из-за этого возникало много коллизий, которые могли бы показаться забавными, но мне было не до смеха. Как следствие мои отношения с М.Я. складывались не очень хорошо.