Виктор Чернов - Перед бурей Страница 104

Возражения против твердых мер в экономической области никогда не были в России сильны, а в военное время в особенности. Русская индустрия в преобладающей массе своей работала на казенные заказы и широко пользовалась авансами из государственного казначейства. Только давать и ничего не контролировать становилось очевидным для всех абсурдом.

К счастью для советских новаторов, в России в это время гостил британский министр снабжения Гендерсон, которого никто не мог заподозрить ни в каких экономических сумасбродствах. И в заседаниях Временного Правительства, и перед другой аудиторией он не скупился на описание всех тех мероприятий по реорганизации национальной промышленности, которые широко проводились во всех великих державах, запряженных в тяжкий хомут первой, невиданной дотоле великой мировой войны. России мероприятия эти едва коснулись, и средний фабрикант еще верил в возможность жить и действовать по старинке, когда каждый заводчик на своем заводе был царь и Бог. Им казалось, что только какие-то сорвавшиеся с цепи социалисты измышляют ни с чем несообразные эксперименты, которые, того и гляди, разрушат всю отечественную промышленность…

Приходилось искать новые конструктивные идеи, строить схемы и планы, не всегда до конца разработанные и требующие проверки опытом; нужно было собирать материал, когда заваленность чисто практической работой почти не оставляла для этого времени.

Зато каким оптимистическим энтузиазмом загорелся Гоц, когда, наконец, советский «трест мозгов» закончил свой план «смешанной экономики», комбинирующей государственные монополии в одних, уже созревших для этого секторах промышленности, со свободным или принудительным трестированием в других и с осторожно направляемой центральным экономическим комитетом частной инициативой — в третьих, все в рамках экономического распределения сырья, с контролем над кредитом, сделками с иностранной валютой, эмиссиями акций и облигаций, себестоимостью и ценообразованием, и этот план можно было, по живому свидетельству Гендерсона, подкрепить британским опытом и ушедшим еще дальше опытом германским.

Но оптимизму Гоца скоро был нанесен внезапный удар. И нанесен он был человеком, на способность которого к восприятию новых идей Гоц возлагал особые надежды и потому особенно ценил его, как представителя «коалициоспособной» части буржуазии; это был тогдашний министр торговли и промышленности А. И. Коновалов. Человек привлекательных личных качеств и достаточно передовых взглядов, дружественный к рабочим организациям, он дрогнул под напором отсталого большинства предпринимательского класса. И вдруг заявил, что уходит в отставку, ибо «скептически относится к той форме общественно-государственного контроля и к тому способу регулирования производства, который ныне предлагают…»

— К той форме! К тому способу! — горячился Гоц. — А какую форму и какой способ он предпочитает? Пусть не таится, пусть скажет. Может быть, мы предпочтем его «формы и способы». Может быть, найдется компромисс… Это же просто выходка, чисто негативная, недостойная делового и серьезного человека. И это в вопросе, от благополучия разрешения которого зависят судьбы новой России. И он еще заявляет — взгляните на эти его слова — что он находит, что «следует проделать следующий этап революции и дойти до однородного социалистического министерства». Это же просто вызов, коварная вылазка против коалиции. Не будь это Коновалов, я сказал бы — это провокация.

Я был искренне удивлен.

— Абрам, вы неправы. Никакой задней мысли, никакой провокации я тут не вижу. Может быть, и в самом деле у нас в России такая попытка может быть сделана лишь социалистическими руками. Германия нам не указ. Там возможен кайзеровский «военный социализм», который все ресурсы страны готов сжать железною рукою. У нас этого нет — ни наши капитаны тяжелой индустрии, ни наши «юнкера» принять этот путь не способны. Среди них А. И. Коновалов может быть генералом без армии. У него нет на это никакой охоты; я это понимаю и на него за это в обиде…

Но Гоц твердо стоял на своем:

— Вы ни за что не хотите видеть, что на нас идет напор с двух сторон.

Слева большевики травят «десять министров-капиталистов», требуя, чтобы мы от них «очистились», т. е. остались без союзников и скатились им прямо в пасть. Справа — заговорщики, монархисты, мечтающие о военном диктаторе, о генерале на белом коне: эти нашептывают в уши кадетам и кадето-подобным, что, их же жалеючи, советуют им лучше уйти и оставить нас одних, чтобы не погибнуть вместе с нами, давно на их взгляд обреченными. А теперь вот и люди, вроде Коновалова, говорят то же. Это нам знак: чего не делать. Не сокращать, а расширять свою политическую базу. Не отступаться от коалиции, а обоими руками за нее держаться.

Устами Гоца с нами говорила, в сущности, целая группа т. н. «сибирских циммервальдовцев»: кружок, с которым он тесно сблизился по выходе в вольную команду и работая в газете «Сибирь». В нем были такие люди, как И. Г. Церетели и Ф. И. Дан, и как примыкавшие к ним В. С. Войтинский, Вайнштейн-Звездин и др. Всё это были люди больших, иногда огромных достоинств. Идти с ними плечо в плечо и нога в ногу было легко и радостно.

Но над всеми ими тяготела, часто обеспложивая их работу, одна старая и, на мой взгляд, устаревшая догма. Она гласила, что русская революция обречена быть революцией чисто-буржуазной, и что всякая попытка выйти за эти естественные и неизбежные рамки будет вредной авантюрой. Но если наша революция — в принципе буржуазная, то и «делание» ее выпадает на плечи буржуазии. Заменить ее мы не можем; максимум возможного для нас — буржуазию, призванную делать революцию, поддерживать и бережно подталкивать.

Догма эта сказалась на первых порах властебоязнью: Церетели и его друзья долго упирались перед вхождением в правительство. Из-за этого самая коалиция вышла запоздалой. А когда всё-таки на нее пошли — упорно предоставляли буржуазии идти в коренной упряжи, сами идя «на пристяжке». Если не было «коалициоспособных» представителей буржуазии — довольствовались фигурами, персонально принадлежавшими к буржуазии, но не представляющими ее, как класса. Соглашались на всё, только бы не переобременить плеч трудовой социалистической демократии противоестественной ответственностью за власть, которой догма велит оставаться чужой, буржуазной.

Тщетно наш общий советский «трест мозгов» вырабатывал план «регулируемой смешанной экономики». Тщетно наш чисто-партийный «трест мозгов» разрабатывал законопроект о социализации земли и другие, с ним связанные. Тот и другой пролежали под сукном вплоть до того времени, пока ими не завладели большевики, одно карикатурно исказив, а другое — доведя до абсурда, — и повернули их в бессмертную заслугу самим себе.