Андрей Марчуков - От Ленинграда до Берлина. Воспоминания артиллериста о войне и однополчанах. 1941–1945 Страница 11

Притаились, развернули мы пулемёт на 180 градусов, проверили ленту, – всё в порядке, всё было готово встретить врага. Ждём. Всё ближе и ближе шаги… И вдруг из темноты выныривает… «Академик»! Ах ты, мать честная! Явился. За сахаром пришёл. Сразу отлегла от сердца тревога. Улыбнулись мы с помощником, угостили заранее приготовленными для жеребёнка конфетами и сухарями, похлопали по шее, поцеловали и отправили к другой наблюдательной огневой точке, – завершил рассказ Белов.

– На этот раз ему повезло.

– Да, жаль жеребёнка. Погиб от прямого попадания снаряда, видать, разорвало его, и тело разбросало вокруг по частям.

Так мы и решили. Версия о том, что его зарезал кто-то из любителей молодой конины, вроде татар, была ненадёжной. Войска увозили достаточные запасы свежего мяса и прочих видов продовольствия, заранее заготовленного работниками АХО, старшиной и каптенармусами батарей. Да и татар на Ленинградском фронте было мало. Здесь преобладали украинцы, белорусы. Например, у нас: командир взвода был Сирченко из Днепропетровской области, батареей командовал Капустник – из Харьковской области, дивизионом – Андрейчук (из Винницкой области), полком – также украинец. Были южане: армяне, грузины, азербайджанцы, казахи и другие из среднеазиатских республик. А для них блюда были не из конины. Тем более что о блокаде Ленинграда ещё и в помине не было. Мы не знали, что она – не за горами.

Из оперативной сводки 142-й сд № 128 от 05.09.41 г.: «Части дивизии под прикрытием отрядов заграждения на рубеже бывшей гос[ударственной] границы – производят главными силами выход в основной оборонительный район УР на фронте: Ладожское оз[еро] – оз[еро] Лемболовское».

Судьба кобылы «Искры» сложилась благополучно. Когда мы заняли оборону на северном участке старой границы с Финляндией, на берегу Ладоги, поступил приказ: отправить кобыл на Большую землю рожать пополнение в конную армию генерала Белова, а лошадей мужского пола спасать всеми мерами. Другого вида транспорта тогда ещё не предвиделось. И мы спасали: заготавливали веточный корм, из-под снега добывали траву, поили горячей водой, топили печурки в конюшнях.

Из политдонесения штаба 334-го ап № 088 от 24.07.43 г.:

Ефрейтор Севрюк Василий Петрович (1920 г. р.) «в период 1941—42 гг. лично выходил и спас 2-х лошадей, сам лично недоедал, своим лошадям давал хлеб».

Из боевого донесения штаба 334-го ап № 29 от 17.12.41 г.:

«…от недостатка фуража много конского состава истощено».

Но… лошади на глазах таяли, умирали[33]. Ветеринарная служба дивизии в блокадные дни распорядилась в крайнем случае прирезать лошадей для питания, перед их смертью. Варить, трижды сливая в яму бульон, до исчезновения запаха конского пота. Коня «Злого» мы зарезали в декабре 1941 года и тогда же съели. Запомнилось следующее обстоятельство. Зарезали его, выставили караул, а к утру кто-то успел повырезать мягкие места, оставив нашей батарее почти одни кости. Варили, ели, вспоминая о славных артиллерийских лошадях – воинах, наших друзьях, как сказал поэт, младших братьях.

Орудия со старых огневых позиций на новые перетаскивали на руках. Снаряды – тем же способом[34].

Из «Отчёта о боевых действиях артиллерии 142 КрСД за период с 31.12.41 по 30.1.42 г.»:

«…Конский состав (334 крап) не может обеспечить, в связи с истощением, передвижения материальной части… Вместе с тем артчасти на мехтяге не имеют возможности маневрировать колёсами, что не позволяет вести активных боевых действий по борьбе с огневыми точками пр[отивни] ка и его живой силой».

«При наличии имеющегося истощённого конского состава и большого некомплекта в нём в связи с падежом, а также отсутствия горючего для машин, ставит артиллерийские части дивизии в такое положение, что они не только не могут вести наступательных операций, но и не могут переместить отдельные батареи для поддержки разведывательных операций стрелковых частей».

«Артчасти дивизии крайне нуждаются в пополнении боеприпасов всех видов, без чего дальнейшая активизация артогня немыслима»[35].

Из «Отчёта о боевой деятельности 334 КрАП [за период] с 28.1. по 28.2.42 г.»:

«Огонь, в связи с лимитированием боеприпасов, вёлся в исключительных случаях… 12 раз, в основном, по живой силе противника, производившей земляные работы или двигавшейся по дороге», в результате чего был подавлен станковый пулемёт и «рассеяны (вражеские. – А. М.) группы, имелись убитые и раненые».

…Вот так по-разному сложилась судьба коренной упряжки. А я, как видите, остался в живых.

Глава 2

Блокадные дни и ночи

Декабрь 1941 – январь 1942 года…

– Эх, сейчас бы горячих макарончиков, да со сливочным маслицем! – раздавалось ночью с дальнего угла землянки.

– Молчи, гад, а то полдиска не пожалею! – отвечал кто-то из другого угла.

Да, «голод не тётка», да ещё зимой. Ночами в землянках ждали утра. А утром ждали старшину 1-й батареи 1-го дивизиона нашего полка Долгова. Долгов сам лично на ручных санках привозил из АХО дневной паёк для личного состава батареи, насчитывавшей 87 человек.

Из «Отчёта о боевых действиях артиллерии 142 КрСД за период с 31.12.41 по 30.1.42 г.»:

«…Отсутствие работоспособных лошадей и горючего для машин вынуждают доставлять продукты из тылов в подразделения на санках вручную, на что также уходит большое количество людей и времени…»

Паёк состоял из 300 граммов «хлеба», 90 граммов гороха и 20 граммов сливочного масла на одного человека в день. То есть на 87 человек, из расчёта по 300 граммов, норма «хлеба» равнялась 26,1 килограмма на всех.

«Хлеб» пекли из муки плюс какой-то суррогат. Буханки на морозе превращались в камень. Мёрзлый «эрзац-хлеб» делили с помощью топора, так как замёрзшие буханки ножом невозможно было резать. Приходилось делить их и мне. Уже после войны эти блокадные пайки неожиданным образом всплыли в моей судьбе вновь.

Произошло это во время моей защиты кандидатской диссертации, проходившей 12–14 июня 1950 года. Присутствовавший на моей защите Василий Гридяев (слушатель годичных курсов «Агропед» при ТСХА) поднялся и сказал: «Здесь кто-то выступал и высказал сомнение в честности диссертанта. Как однополчанин, заявляю: в трудные дни блокады Ленинграда делить хлеб в батарее доверяли Балтяну, как самому честному человеку. Несмотря на большой рост, большую потребность в пище, хлебе, он сам терпел голод, отдавая свой кусок другому, слабому бойцу. Так что ему можно верить, как самому честному человеку. Вот вам моя справка, товарищи члены Учёного совета!» (См. протокол защиты ТСХА. 1950 год.)

С 1 февраля 1942 года к пайку добавили один сухарь из НЗ Армии.

Ждали завтрака, обеда, ужина. Несли воинскую службу и ждали «праздника и на нашей улице»…

К сожалению, дожидались не все. Люди голодали, слабели, умирали. Вот Истомин Гена, рядовой, 1921 года рождения – замёрз у костра. Или ещё горький случай.

Боровских, связист, в январе 1942 года был отослан с передового наблюдательного пункта (ПНП) на батарею для проверки фактического веса узелка с горохом: есть ли в нём 90 граммов – количество, положенное для каждого из пяти человек (итого 450 граммов)?

Ночью, возвращаясь из штаба 142-й стрелковой дивизии, мы – старший политрук Кривоконь и я, его заместитель, – подобрали Боровских в лесу, на проводе, лежащего в снегу на животе, замерзающего и бормочущего «Добротин. Добротин». Это была фамилия командира отделения связи 1-й батареи, благодаря чему мы узнали, что боец – наш, и поэтому его надо доставить на батарею. Доставили сперва в санбат, откуда уже без нас его доставили на батарею, где он убедился, что в узелке 450 граммов гороха, и утром отправился на ПНП, но отошёл от опушки леса (на которой дислоцировалась батарея) метров 200, упал и умер…

Этот случай был отражён и документально (с незначительными уточнениями). Из приказов 334-го ап по личному составу от 14.12.41 г.:

«Красноармеец 1[-й] батареи Боровских И.С. при следовании из тыла в своё подразделение обморозил пальцы рук и ноги (обморожение 2 степени)»[36] и от 19.12.41 г.: «22.12.41 года Боровских прибыл из 156[-го] МСБ, где он находился на излечении. По состоянию здоровья он был очень слабым, ввиду чего с огневой позиции был переведён на НП телефонистом с освобождением [от] работ и наряда. 26.12.41 года в 10.00 утра кр[асноармее]ц Боровских уснул, при попытке разбудить его завтракать, оказался в бессознательном состоянии. Отправленный в БПМ 946[-го] СП, в 17.00 умер».