Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости Страница 11

Однако я все-таки убедила его пройти в столовую и выпить с нами стакан чаю.

— Вы что же не зовете меня в посаженые отцы? — шутливо-строгим тоном обратился он к Куприну. — Слышал я, что скоро уже свадьба, а ни вы, ни Муся мне ни слова. Вы, кажется, забыли, Александр Иванович, что я вам крестный отец{21}. Забывать этого не следует.

На днях получил письмо от Владимира Галактионовича. Он спрашивает, правда ли, что Муся выходит замуж за Куприна. Теперь, пишет он, «Русское богатство» его, конечно, потеряет. Я ему еще не ответил на это, — и Михайловский вопросительно посмотрел на Александра Ивановича.

— Женитьба на Марии Карловне к моему сотрудничеству в «Русском богатстве» не имеет ни малейшего отношения, — сказал Куприн.

— Увидим, — улыбнулся, прощаясь, Михайловский.

О своей первой встрече с Михайловским Александр Иванович мне уже рассказывал. Он был у него тотчас по приезде, еще до свидания с Богдановичем. Михайловский встретил Куприна хотя и приветливо, но все же упрекнул его, что свой последний рассказ «В цирке» он отдал в «Мир божий». Александр Иванович заверил его, что следующий рассказ готовит для «Русского богатства», а тема «Цирка», казалось ему, не заинтересует редакцию. Разговор длился недолго. Александр Иванович, заметив на письменном столе груду корректур, которые, видимо, просматривал Михайловский, отложивший перо, чтобы поздороваться с ним, сразу понял, что оторвал его от работы, и поторопился сократить визит.

Михайловский пригласил Куприна бывать по четвергам в редакции, когда собираются все сотрудники.

— Это не деловое совещание, а товарищеский обмен мнениями. Будет интересно, если вы поделитесь с нами своими впечатлениями о провинциальной печати.

В ближайший четверг вечером Куприн отправился в «Русское богатство».

— Должен признаться, — говорил Александр Иванович, — что было там очень скучно. Ораторствовал главным образом Мякотин — рассказывал о какой-то студенческой вечеринке и дешево острил над частью марксистской молодежи, которая, ни в чем не разбираясь, с тупым вниманием, «как стадо баранов, слушала доклад Баран-Тугановского». Большинство присутствовавших слушало его с удовольствием, Николай Константинович благосклонно улыбался.

Неожиданно Мякотин обратил внимание на меня и, как «новичка», решил проэкзаменовать.

— Вы народник или успели у себя в провинции заразиться марксизмом? — строго спросил он, подойдя ко мне. — У вас там тоже ведь завелись доморощенные марксисты.

— Ни к народникам, ни к марксистам не могу себя причислить. В их разногласиях многое мне непонятно. С марксистским учением я слишком поверхностно и мало знаком, — ответил я.

— Это неважно, — небрежно заметил Мякотин, — учиться надо только у Михайловского. В его статьях так ясно изложена и опровергнута марксистская теория, что каждый здравомыслящий человек не может не согласиться с ним. И как беллетрист вы должны следовать только советам Николая Константиновича. Чехов, к сожалению, этого не делает. Дома я руковожу кружком студентов, занимающихся вопросами народничества и марксизма. Приходите ко мне послушать. Это будет вам полезно. Непременно приходите. — И для убедительности он тыкал в меня своим длинным пальцем.

Я поблагодарил за приглашение и, чтобы отвязаться, обещал на днях прийти.

— Хотя, может быть, многие и думают, что я дурак, но все-таки уж не такой, чтобы самоуверенно с чужого голоса повторять то, чего я не знаю. Для этого нужна особая способность, которой у меня нет, — добавил Александр Иванович.

В следующие разы, когда я бывал в «Русском богатстве», мое первое впечатление о четвергах не изменилось. Но я продолжал там бывать, так как хотел поддерживать не только литературные отношения с редакцией, которыми дорожу, но и личные.

Моей работой в провинции заинтересовался Николай Федорович Анненский. До своего переезда в Петербург он заведовал в Нижнем Новгороде земской статистикой и писал в провинциальных газетах. О своей статистической работе он рассказывал мне много интересного.

Посетителями четвергов были Якубович-Мельшин, С. Подъячев и Мамин-Сибиряк. Из молодых бывали Виктор Муйжель, молодой человек унылого народнического вида (в журнале печатались его длинные романы и повести из крестьянского быта), довольно серая и бесцветная писательница Ольнэм и, так же как я, недавно приехавший из провинции Ф. Крюков — автор талантливых очерков из казачьего быта.

Чаще всего разговор шел о цензурных преследованиях, которым подвергался журнал, особенно внутреннее обозрение А. Петрищева и публицистические статьи А. Пешехонова. Когда они выпадали, заменить их было очень трудно.

Чаепития проходили вяло. Оживление вносило лишь появление Мамина-Сибиряка. Он всегда рассказывал какой-нибудь новый анекдот и начинал шутливо ухаживать за поэтессой Галиной. Он терпеть не мог споров, особенно когда вопрос шел о народниках и марксистах. Принципиально высказываться ни о тех, ни о других он не желал.

Хороший переводчик и талантливый карикатурист Каррик рисовал на всех присутствующих карикатуры, которые, однако, не всем показывал.

Глава VI

Куприн и дети.

Гринька, четырехлетний сын нашей кухарки, был очень ко мне привязан. Я поселила его в своей комнате, и он, цепко держась за мое платье, всюду ходил за мной. Это был тихий ребенок, не любивший суеты и шума. И когда горничная Феня начинала ловить его в коридоре и тормошить, он со слезами отбивался от нее и спасался в моей комнате. Он взбирался на диван и, примостясь здесь со своими игрушками, шепотом разговаривал сам с собой. Когда кто-нибудь приходил ко мне, он замолкал и недружелюбно поглядывал на гостя.

— Дети ужасно ревнивы, — говорил Александр Иванович, когда, несмотря на все попытки завоевать расположение Гриньки, тот, с недоверием смотря на него, старался спрятаться за моей спиной. — Он вас ревнует ко мне, а ревность детей так же упорна и беспощадна, как и взрослых. В детстве, когда мать целовала чужих детей, я после этого не подходил к ней и долго помнил о ее измене. Вы ведь знаете Люлю. Мне кажется, что не было человека, который бы так остро ненавидел меня, как этот ребенок, дочь вашей подруги Лёди Елпатьевской — Людмилы Сергеевны Кулаковой.

У мужа Людмилы Сергеевны было имение Скели на одном из склонов Чатырдага. П. Е. Кулаков был агроном. Погруженный в хозяйственные заботы, он почти безвыездно жил у себя. Но Людмила Сергеевна скучала без общества и подолгу гостила у своих родителей в Ялте. Хорошенькая, веселая, кокетливая молодая женщина, она была на десять лет моложе мужа — бесцветного и неинтересного человека. Он был очень большого роста и лицом похож на «унылого верблюда», как удачно сказал о нем Бунин.