Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка Страница 11

В доме дяди Алексея я наконец-то по-настоящему узнала свою мать. Мы с ней часто надевали «снегоступы» и отправлялись в дальние прогулки по парку или спускались в долину. Парк был совершенно волшебным местом, сценой из «Щелкунчика». Мне все чудилось, что вот-вот появится из сугроба снежная фея. Сухой снег скрипел под ногами, а если дотронуться до покрытой снегом ветки дерева, на голову обрушивалась снежная лавина. Там впервые мама рассказала мне о своем детстве на Урале, жизни дома, о своих родителях.

Ее отец, Николай Волков, врач, решил работать в далекой российской глубинке, потому что считал своим долгом «служить народу». В середине XIX века в России, как известно, появилось «народничество», движение, призывавшее высшие слои общества отказаться от своего изнеженного и эгоистического образа жизни и становиться учителями и врачами, чтобы посвятить себя просвещению невежественного и обездоленного народа своей страны.

Мой дед принадлежал к той социальной группе, которую принято называть интеллигенцией, возникшей в России в 1860-х годах. Русские интеллигенты отличались от европейских одной очень важной чертой: они считали себя особым сообществом, объединенным общей целью — нести Истину и Справедливость в русское общество. К своим высоким и благородным идеалам они относились чрезвычайно серьезно и пытались осуществлять свои «невозможные мечты» как истинные донкихоты, борясь с ветряными мельницами в ущерб собственному здоровью и удобству.

Доктор Волков принял предложение работать в маленьком уральском городке Алапаевске вместо того, чтобы заняться практикой в родном городе или поселиться со всеми удобствами в собственном имении. Он умер в возрасте 37 лет во время одной из эпидемий, периодически проносившихся по стране. А за год до его смерти во время семейного похода за грибами его жена, моя бабушка, бывшая на последнем месяце беременности, отстала от других и заблудилась в бескрайной сибирской тайге. Ее искали два дня, и никто не знает, что с ней в это время было. В конце концов ее нашли в состоянии безумия на дороге в нескольких километрах от города. Заметивший ее крестьянин сначала прошел мимо, приняв за дьявольское наваждение. Но потом осенил ее крестным знамением, и она не исчезла. И тут он вспомнил о потерявшейся жене доктора. Ребенок родился мертвым, а вскоре после этого умерла и бабушка.

Таким образом моя мама, Зинаида, стала сиротой в возрасте десяти лет. Ее старшей сестре Асе было тринадцать, братьям Алексею и Николаю — восемь и шесть. Осиротевшие дети из дворянских семей могли рассчитывать на защиту и заботу со стороны царской семьи, государство становилось как бы их «опекуном». Если они принимали эту заботу, государство помещало их в школы, а потом помогало занять подходящие должности. Опекун детей, дядя, армейский офицер, служивший в части, располагавшейся в маленьком городке на западе страны, оказался не самым подходящим для роли родителя. По словам мамы, он был эгоист и сибарит, холостяк, понятия не имевший, что делать с попавшими под его опеку детьми.

Решение быстро нашлось: все дети были отосланы в разные закрытые учебные заведения. Мама попала в Императорский Николаевский институт для девочек в Москве. Его патронессой была сама императрица. Некоторые из выпускниц попадали потом ко Двору. Институт давал прекрасное образование, там преподавали хорошие учителя. Девочки свободно говорили по-немецки и по-французски; тем, у кого находили способности, преподавали музыку и изящные искусства. Правда, ценой этому была оторванность от семьи. Строгая дисциплина, послушание и неизменный распорядок школьного дня заставляли девочек отмечать в календаре дни в нетерпеливом ожидании каникул, рождественских или летних, когда можно будет поехать домой.

Маме повезло — она нашла искреннюю подругу в одной из своих соседок по комнате. Ее звали Евгения Вульф. Эта дружба помогала им выдерживать школьную атмосферу, лишенную любви и тепла. Евгения осиротела совсем маленькой, и ее вырастили ее дядя, барон фон Вульф, и его семь сестер, лишь одна из которых была замужем. Евгения стала центром их жизни и чувствовала их любовь даже в разлуке с ними. Две из ее незамужних теток нанимали в Москве на зиму дом, чтобы иметь возможность навещать Евгению по воскресеньям. К счастью, маму быстро приняли в семью Вульфов, и она проводила у них много времени. Летом мама жила с семьей своего отца в волковском имении, туда же съезжались из пансионов ее братья и сестра. Вместе они были счастливы.

«Вот и сейчас такая счастливая встреча с братом Алексеем», — сказала она, закончив рассказ по дороге к дому дяди. Мне было всего одиннадцать лет, и мама поэтому ограничила воспоминания своим детством. С годами, взрослея, я узнавала о ее дальнейшей жизни.

Могу с уверенностью сказать, что мама была очень необычной женщиной. Не многие женщины, да еще такого общественного положения, продолжали свое образование. Она же хотела получить профессию и работать, интересовалась естественными науками и сразу после выпуска из Николаевского института поступила в Женевский университет. Швейцария очень отличалась от всего того, что она видела до тех пор, и ей нелегко было оказаться одной в чужой стране. Мама вспоминает, как было одиноко и страшно, но она обладала острым, пытливым умом и способностью к самодисциплине, необходимой для проведения аналитических работ.

Ей нравилось учиться. Я помню, как рада она была приглашению поступить в московскую экспериментальную лабораторию незадолго до нашего отъезда из Москвы и как была разочарована тем, что из-за переезда пришлось отказаться от возможности продолжать научную деятельность. Мама хорошо писала, прекрасно играла на рояле и вообще была очень культурной русской дамой, и все это в хаосе войн, революций и культурных сдвигов!

Мамин брак считался «неравным»; она вступила в него против желания своей семьи. У моего отца, Александра Жемчужного, была авантюристическая жилка, он происходил из малоизвестной семьи, был красивым, смелым мужчиной, не очень-то считавшимся с условностями современного ему общества. Встретились они в то время, когда он был студентом медицинского факультета Московского университета. Маме было восемнадцать лет, она только что закончила ученье и приехала на лето в имение бабушки. В доме уже собралась кампания молодых людей — членов семьи и их друзей. Среди последних был и мой отец.

Беззаботная и веселая летняя жизнь — визиты в соседние имения, прогулки в саду при луне, пикники, походы за грибами и ягодами, — казалось, располагала к тому, чтобы влюбиться, и моя мама полюбила Александра. Он был ее первой любовью, и она отнеслась к этому очень серьезно. Он же, вероятно, не видел в этом ничего, кроме приятного летнего приключения. Хотя он признался маме в любви, но не считал, что это его к чему-то обязывает. Мама уехала в Женеву с разбитым сердцем и намерением никогда более его не видеть.