Ирина Гуро - "Всем сердцем с вами". Клара Цеткин Страница 11

Они имели к тому возможности. Среди них были владелец швейной фабрики, староста печатного цеха, монополист-кондитер. Ресторатор Кунде считался в этой компании уже чистым бедняком: у него было всего пять пивных и один ресторан…

Все это были люди пожилые, усатые, толстые; они носили высокие воротнички и закручивали усы «а-ля Вильгельм»…

То обстоятельство, что именно в их городе родился великий Гегель, склоняло их к философии. И когда они с важным видом сидели за сдвинутыми столиками, уставленными пивными кружками, и обменивались мнениями, им казалось, что сам Георг Вильгельм Фридрих Гегель сидит среди них — с длинными волосами по плечам и тонкой шеей в белом платке.

Все эти господа в свое время отлично приспособились к закону против социалистов и не имели от него никаких неприятностей. Они спокойно взирали на бесчеловечные условия жизни рабочих и аресты революционеров.

В соответствующие даты они посылали поздравления коронованным особам, обстоятельно обсуждая их текст и соревнуясь в верноподданнических чувствах. Они жили спокойно и хотели так жить дальше. Клара свалилась на них как снег на голову.

Агитатор — женщина! Редактор газеты, к тому же незаурядный деятель: первая женщина, выступавшая на Международном форуме по женскому вопросу! Они почесали затылки и туже закрутили кончики усов. Охотник Куурпат, слывший трезвым реалистом, сказал, что это знамение времени.

Клара вошла в жизнь штутгартских пролетариев, объединенных многочисленными профсоюзами.

Она выступала на больших рабочих собраниях. Ее полюбили за решительные и прямые высказывания. За отличный образный язык, за беспощадные и остроумные разоблачения противников. И даже за присущую ей манеру запросто обращаться к любому из слушателей. Ее популярность росла, и отцы города в конце концов признали Клару Цеткин энергичной и деловой женщиной и, немного побаиваясь ее бескомпромиссности, отчасти даже гордились ею, решив, что она «внесла в мирный Штутгарт веяния века, пропитавшись ими в Париже».

Они пригласили Клару вместе сфотографироваться. Клара надела модную шляпу с целым цветником на ней и, посмеиваясь, села в середине. Четыре усача расположились по обе стороны. Пятый улегся на ковер у их ног.

— Для живописности, — заметила Клара. Никто не улыбнулся.

— Господин Фохт! Вы выглядите очень торжественно! Почти так же, как на том снимке, где вы подписываете приветствие Бисмарку!

Она это тоже знает?

Действительно, они послали приветствие канцлеру в день его рождения. Все посылали. Почему же им надо отделяться от всех?

— Фрау Цеткин считает, что раз мы социал-демократы, то должны отделяться от всех? — спрашивает Фохт уже вслух и видит, что Кунде подает Кларе пальто, а сам даже побледнел: предвидит с ее стороны какую-нибудь ядовитую шутку.

— Нет, почему же, — отвечает Клара спокойно, — я считаю, что мы не должны отделяться от рабочих масс, которые и не помышляют о приветствии канцлеру… бывшему канцлеру!

И добавляет, поднимая воротник своего легкого парижского пальто:

— А если бы они и написали ему, то там были бы совсем другие слова, чем в вашем послании! До свидания, господин Фохт! Счастливо оставаться, господин Кунде!

Через несколько минут она в юмористических тонах рассказывает об этой сцене друзьям.

В квартире Тагеров собрались товарищи. Здесь, кроме хозяев, профсоюзный деятель Курт Рааб, получивший прозвище Лютый за свои резкие выступления против хозяев. Он еще молод. Когда он не на трибуне и не в центре спорщиков, это тишайший человек. Даже стеснительный. Его маленькая жена Мария, работница перчаточной мастерской, наоборот, бойка за столом и робеет, если ей приходится сказать на собрании всего только три слова: «Товарищи, не курите!»

Собравшиеся обсуждают конфликт с хозяином швейной фабрики.

— Владельцы отвергли требования рабочих упорядочить расценки. Надо их принудить, — полагает Клара, — забастовкой!

— Я того же мнения, — Пауль всегда поддерживает Клару.

Курт Рааб задумчиво грызет ноготь.

— Да что, в конце концов, тебя смущает, Курт? — с досадой спрашивает Пауль.

— Лично меня ничего! Но хозяин наш, господин Фохт, такой же социал-демократ, как мы с вами…

— Нет, вовсе не такой! — возражает Клара. — Я против того, чтобы подлые дела прикрывались именем партии!

— Абсолютно согласен. — Курт ерошит свою шевелюру. — Фохт покрывает приставания мастеров к молодым работницам, Некоторые мастера завели себе прямо-таки гаремы.

— Призови этого Фохта вместе с его мастерами к порядку, Клара! Через «Равенство»! — горячо воскликнула Эмма — жена Пауля. — Нельзя же замалчивать такие вещи!

Они засиделись допоздна, обдумывая план выступления в газете.

Клара приняла приглашение лейпцигских товарищей. Она выступит на больших собраниях рабочих и интеллигенции в зале «Пантеон» и в новом профсоюзном клубе.

Поезд проносил ее мимо весенних полей, мимо аккуратных поселков, и она отмечала все перемены в знакомых ландшафтах: выросшие на берегах реки фабричные корпуса, частую сеть подъездных путей, густые дымы множества труб, вышки торфяных разработок, броские рекламы торговых домов, акционерных обществ, компаний…

Несколько лет назад, когда Клара уже была опытным партийным работником, она все никак не могла преодолеть робость перед публичным выступлением даже в самой привычной ей среде. Ну что поделаешь, душа у нее уходила в пятки, едва она представляла себя на трибуне…

Осип когда-то подсмеивался над ней:

— Ты пропагандируешь женское равноправие, а трибуну уступаешь мужчине. Неужели ты не можешь высказать на людях то, что так хорошо знаешь?

Первое выступление Клары состоялось в Зелерхаузене во времена «Исключительного закона». Собрание было нелегальным.

Полиция узнала о его подготовке.

Но в скромной молодой женщине, типичной домохозяйке, как бы невзначай заглянувшей в трактирчик «Золотая долина», было трудно заподозрить злокозненную агитаторшу.

За столиками сидели рабочие окрестных фабрик, завсегдатаи трактирчика, они пили пиво, курили, толковали о своих делах или играли в карты. На этот раз многие привели с собой жен. Они понимали, что нужна немалая отвага, чтобы в такое время произносить противоправительственные речи. Да и все собравшиеся вполне могли очутиться под арестом: «Исключительный закон» действовал точно и неумолимо. Поэтому дозорные охраняли вход, чтобы собрание могло мгновенно превратиться в безобидное празднование какого-нибудь местного события: юбилея пожарной команды или городской бани.