Илья Бражнин - Недавние были Страница 11

Приехав в последний раз в Москву, «…с нетерпением ожидала Кривополенова встречи с Луначарским. Но он не сразу смог к ней приехать. И бабушка на него дулась. А когда он всё же приехал к ней в гости и бабушку пошли звать, то она ответила:

- Я ещё чулок не довязала.

Пошли звать второй раз:

- Когда будет пора, приду. Я дольше ждала.

И дождавшись третьего приглашения, вышла строгая и поклонилась в пояс.

Но вскоре бабушка разошлась - пела песни и сказывала сказки. Исполнила даже редкую былину «Вавило и скоморохи». Луначарский засиделся до поздней ночи. А на прощанье сказал:

- А теперь, бабушка, приезжай к нам в гости в Кремль…

После его отъезда Кривополенова сказала:

- Человек, видать, хороший. Нать ему рукавички связать. - И принялась за трёхцветные пинежские рукавицы.

Вскоре Луначарский приехал за ней на машине и отвез к себе домой обедать. На столе стояли пироги и вино.

- Ну как, бабушка, выпьем?

- У тебя в гостях быть - да вина не пить! - сказала бабушка и выпила рюмку.

Заметив на стене портрет балерины Айседоры Дункан, она сказала, обращаясь к хозяину:

- Батюшка, хоть в гостях воля не своя, а ты поверни-ко эту стыдобу. Мне не смотреть…

Луначарский покорно завесил портрет газетой».

В заключение - два эпизода из очерка Олега Ларина, о котором я уже упоминал:

«…Время сделало своё дело. Всё трудней и трудней давались Кривополеновой выступления в больших залах. У неё опадал голос, и она стала хуже слышать. Однажды, устав от длинной старины, она громко позвала сидящую в зале Ипполитову:

- Анюткоу, иди пособляй, у меня голосу не хватат».

Когда очеркист Ларин приехал в Чаколу, чтобы поклониться праху сказительницы, его провожала на кладбище старая крестьянка Анисимова. На обратном пути очеркист спросил у неё, помнит ли она Марью Дмитриевну.

«Махоню-ту? - живо откликнулась Анисимова. - Как не помнить-то? В Веегорах она жила. Во-он Веегоры-то. - Она рукой показала на противоположный берег Пинеги… - Чисто место, далеко видко - версты на две. А мы, ребятишки, ждём, высматриваем. А она идёт оттуда. Снежком похрустывает, тропку прокладывает. Маленька така, худошшава, а колобком катитсе… У нас шуму-то, радости: ведь видко, всё видко! Мы с горы - и к ней. Кто на санках, кто на чём. «Бабушка, - кричим, - давай старинку сказывай». Она тут зарадуется заразговариват. Говоркая была старушка. Пела, как с полки брала, и всё разно… Она нам и «Вавилу» сказывала и «Соловья Будимировича». А о князе Романе ведёт, как он жену терял, - дак плачот, и мы плачом».

Однако достаточно ссылок на чужие глаза и уши. Порч обратиться к своим и рассказать о встрече моей с Марьей Дмитриевной Кривополеновой. Но прежде всё-таки ещё несколько о том, что предшествовало этой встрече. Кривополенова, как уже было сказано, с пятнадцатого по двадцать первый год трижды побывала в Москве. Но дело не ограничилось Москвой. Она была и в Петрограде, в Твери, Саратове, Харькове, Екатеринославе. Выступала она в научных учреждениях, в школах, вузах, театральных залах. Выступала перед учеными специалистами, перед детьми, рабочими, писателями, художниками. И в любой аудитории, в любом городе реакция слушателей была восторженной.

Из Москвы в конце лета двадцать первого года Марья Дмитриевна возвратилась со славой блистательной сказительницы, и старость её была обеспечена. Но сама она не изменилась. И из Москвы поехала опять к себе на Пинегу, хотя ей предлагали остаться навсегда в столице, давая квартиру и секретаря.

По дороге домой Марья Дмитриевна на несколько дней остановилась в Архангельске. Здесь мне и довелось слушать её. Было ей тогда уже около восьмидесяти лет. Тем не менее голос у неё был гибок и звонок, и, как мне показалось, даже звончей, чем у двух девушек-подпевал, хотя каждая из них была вчетверо моложе Марьи Дмитриевны.

Пела старуха удивительно, передать невозможно, как пела. При этом она владела залом совершенно, распоряжаясь им властно и уверенно, то понуждая всех подпевать себе, то заставляя смолкнуть и заворожённо затаить дыхание.

Память этой неграмотной старухи была поражающе обширна и точна на удивленье. От неё записали много текстов, иные из которых были очень редки. Кстати, о точности памяти старой сказительницы - именно эти редкие и старые былины она воспроизводила всегда в одной и той же редакции, повторяя всю былину слово в слово всякий раз, когда её исполняла.

Счастливая для меня встреча длилась часа три, и в эти кратчайшие часы я впервые и навсегда понял, что такое русская стародавняя песня, в которой выпевались все горести и радости народа-великана, что такое героическая былина, о которой так скучно и казенно говорили нам в школе.

После выступления Кривополеновой я говорил с ней, и старая покорила меня во второй раз в этот вечер родниковой чистотой души. Она показывала большую медаль Географического общества, выданную ей в Москве. Медаль бережно хранилась ею на груди на одном гайтане с нательным крестом, но в отдельной, сшитой для того ладанке.

Глядя мне в глаза своими удивительно светлыми глазами, Марья Дмитриевна рассказывала с доверчивой радостью и простодушной гордостью, как была в Москве, как сидела у Луначарского (она произносила Лунацярського). При этом она убеждена была, что нарком вызвал её в Москву не только из-за песен и старин, но и затем, чтобы посоветоваться с ней, «как осударсьвом править».

Я слушал её и не улыбался этим наивным словам. Впрочем, так ли уж наивны они были? Наивный простак Иванушка в старых сказках под конец торжественно вступал в стольный град, получал во владение целое царство и оказывался на поверку вовсе не простаком. Что же странного было в том, что теперь и сама сказочница заступила его место, что и её вот позвали по государственным делам в столицу. Недаром же член правительства Луначарский назвал Кривополенову «государственной бабушкой».

Я стоял перед сухонькой маленькой старушкой в старинном поморском повойнике и в платочке поверх него, повязанном под подбородком вековечным бабьим узлом. Я смотрел в её изрезанное морщинами, дублёное временем лицо и не мог наглядеться. Лицо поражало внутренней оживлённостью черт и простодушной ясностью. И мне очень захотелось вылепить это лицо, чтобы я мог всегда глядеть в него. Я увлекался тогда лепкой и в тот же день притащил с берега ведро тяжёлой зелёной глины, той самой, что замешена была натруженными ногами коногонов. Из этой глины я и принялся лепить голову Кривополеновой.