Валерия - И жизнь, и слезы, и любовь Страница 12

Художественным руководителем Саратовской филармонии был Александр Ершов. Он ко мне с пиететом относился: я ему нравилась как солистка. Говорил, «маленькая еще, но толк будет». Я, как к отцу, приходила к нему и рассказывала: туалеты страшные, холод смертельный. Он мне отвечал:

— Иначе не бывает! Тот, кто хочет быть на сцене, должен пройти хорошую школу!

Я только грустно вздыхала:

— Судя по всему, я ее сейчас и прохожу…

В тот период моей жизни, во время одной из кратких передышек между изнурительными гастрольными разъездами по области, со мной произошел эпизод, который мог бы в корне изменить мою жизнь, повернуть карьеру совершенно в другое русло.

Тогда в Саратове жил композитор — ныне всем известный Виталий Окороков. Он мне предложил:

— Я написал несколько песенок и сейчас под них коллектив собираю.

Не помню, упомянул ли он мне сразу название будущей группы — «Комбинация». Но точно сказал, что это определенно будет коллектив века. Группа будет много гастролировать, будет звездной. Я послушала-послушала: «Америкэн бой, уеду с тобой!» Такое предлагают мне, исполнительнице джаз-рока!

— Нет, Виталий, спасибо, не хочу. Допустим даже, я стану трижды звездой — все равно не надо!

— Ты пожалеешь об этом.

— Пожалею так пожалею. Видно, такая моя судьба…

И другие девочки-саратовчанки стали колесить по всей стране, исполняя произведения, которые тогда наиграл мне Окороков на собственном рояле…

В юности я была очень самоуверенна. Мне казалось, я самая лучшая в мире и все двери должны передо мной открыться. Надеюсь, такая установка никак не отражалась на моем стиле общения с людьми. Подобная внутренняя психологическая линия часто помогала мне открывать двери, побеждать.

А дальше… Дальше я не то чтобы теряла уверенность в себе. Пожалуй, просто появился более объективный, реалистичный взгляд на вещи, на саму себя.

Сравнивая себя нынешнюю с собой прошлой, могу сказать одно: как много надо знать, чтобы понять, как мало ты знаешь.

Я уехала на сессию

Из Москвы я вернулась уже столичной девицей. Сделала себе ежик по тогдашней моде. (Волосы еще не осветляла. Но я от природы светло-пепельная шатенка.) У фарцовщиков купила белые стеганые брюки. (Тогда это было модно. В ледяных гостиницах Саратовской области я оценила, как хорошо иметь в своем гардеробе стеганую вещь. А штаны к тому же были последним писком моды!) Достала кофточку защитного цвета с воротником. И в таком прикиде явилась в Саратов. С ума сойти! Все просто обалдели от того, какая я стильная.

Тогда же в Москве я купила себе сухой шампунь фирмы «Шварцкопф». Это была, на самом деле, жидкость: побрызгаешь волосы — и они снова чисты. Весь наш коллектив им пользовался! С горячей водой ведь проблемы были.

Сельские клубы, дома культуры, актовые залы школ. Холод, грязь, бездорожье… Эти гастроли, мне кажется, длились вечность. На самом деле до лета 1986 года. Тем временем развивался мой роман с Лёней.

Наверное, я гораздо тяжелее переживала бы свалившиеся на мою голову бытовые неурядицы, если б не постоянная деликатная помощь Лёни. Я как будто не уезжала из дому — сама система отношений с Лёнькой была точной копией стиля общения, который царил в моей семье.

Такое банальное, расхожее понятие — стиль общения в семье. Мне с детства внушали, что криком, скандалами ничего добиться невозможно. Человек — существо разумное, на него можно воздействовать убеждением. Родители всегда мне все объясняли. Они были уверены в том, что до меня доходят их слова.

Когда Шуйский кричал на меня просто так, без всякого повода, я плакала от обиды, от чувства несправедливости. Почему он так общается? Разве так можно?

И в какой-то момент, к своему собственному ужасу, я стала сама себе отвечать на этот вопрос. Я же бросила Лёню ради Шуйского. Нежного, тактичного, доброго Лёню. Шуйский успешней Лёни. Я делаю в итоге все, как хочет Шуйский. Значит, его жизненная стратегия правильна. Значит, так и надо. Значит, так и должно быть.

Мы с Лёней стали неразлучны. В то же время полной близости между нами не было. Я была чистая девочка. А Лёня чувствовал, что я боюсь. Только сейчас я могу оценить, какой это был подвиг для взрослого, опытного, уже разведенного мужчины. У него в тот момент были близкие отношения с другой женщиной? Эти предположения я напрочь отвергаю. Трудно переоценить то, насколько мы были неразлучны с Лёней! Мы целые дни не отходили друг от друга: о чем-то беседовали, что-то репетировали, что-то сочиняли.

Одиночеством в номере-люксе гостиницы «Европа» я упивалась недолго. До этих первых затяжных гастролей. Номер был двухкомнатный. И во второй комнате селили каких-то странных женщин. Помню даму лет эдак пятидесяти, которая постоянно водила к себе разных мужчин.

Ускорил наше сближение с Лёней один неприятный эпизод.

Лёня ушел к себе домой, а я осталась в своем гостиничном номере, который в тот момент разделяла с еще одной солисткой из нашей филармонии.

Ночь. Мы крепко спим. Вдруг — стук в дверь. Моя соседка открывает. В наш номер вваливается целая ватага знакомых ей парней из другого коллектива филармонии. Они к нам — с шутками-прибаутками. Мол, девчонки, чего вы спите — давайте поболтаем, потусуемся. Я — им: какие там разговоры — ночь на дворе. Они, естественно, не вняли. Потом они так вальяжно расселись на кровати моей соседки, что ей пришлось перейти ко мне. И вот мы с ней лежим в постели уже вдвоем. И тут один из этих пьяных музыкантов чуть ли не с разбегу бросается к нам в койку. Я вскочила как ошпаренная. Всю ночь не сомкнула глаз. Бродила где-то, как сомнамбула.

Наутро ко мне приходит Лёнька. Я ему всю эту историю рассказала. Он — мне:

— Все, хватит. Ты переезжаешь ко мне. Я буду спать на раскладушке. Ты — на моей кровати. Бабушку мы не потесним — она все равно обретается в соседней комнате.

К лету я перебралась к Лёне. Самое удивительное, что мы действительно так и жили: я на кровати, а он рядом, на раскладушке. Никого мой переезд не удивил — было ясно, что дело движется к свадьбе.

Потом он перебрался ко мне: все-таки ложе было двухспальное. Мы с ним обнимались-целовались. Но больше — ни-ни. Чудеса! Теперь я понимаю, какие это были чудеса.

Доходило до смешного. Нас приехала навестить моя мама. А мы проспали — не успели подняться к ее приезду. Открываем глаза:

— Привет, мама!

Я начала сразу оправдываться:

— Мама, не волнуйся. Это не то, что ты подумала. Я сейчас тебе все объясню.

А мама и не волновалась. Она всегда мне доверяла. И видела мою жизнь так, как она виделась мне. Я наивно считала: все, кто меня любит, должны доверять моему взгляду на то, что происходит со мной.