Алексей Вульф - Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы Страница 12

30 сентября

Утро я ездил с визитами и обедал у Бегичевых; потом был с Анной Петровной. – Везде только что и говорят о несчастии, случившемся с гвардейским егерским полком: он бежал от турок. Такой стыд беспримерен у нас, чтоб свежий, не разбитый полк, один из лучших русской гвардии, следственно всего мира, побежал от толпы турок, – это неслыханно и непонятно. Каковы должны быть начальники, которые довели до того, что русской солдат, признанный всеми за отлично храброго, побежал, про которого Фридрих II сказал, что легче его убить, чем победить, которого мужеством, а не достоинствами генералов, освобождена Европа, и восторжествовавшего над легионами – победителями остальной Европы. В высокой степени замечания достойны подробности и, если можно узнать, настоящие причины сего несчастного дела; откинув[38] постороннюю занимательность сего происшествия, для нас, как русских, оно весьма важно само по себе как доказательство, что всё знаемое совершенство механического устройства, соединенное с знанием теории, недостаточно без опытности и без способности начальников и что одна необузданная храбрость, без всякого искусства, будет всегда торжествовать над нею.

Ни Варна, ни Силистрия, ни Шумла по сю пору еще не сдались;28 Паскевич с меньшими силами сделал, кажется, соразмерно и сделал больше. Он взял штурмом две храбро защищавшиеся важные крепости, Каре и Ахалцию29, и разбил 25 000-ный корпус турок с несравненно меньшими силами. Он слывет человеком гордым и глупым, но, судя по делам, у него должны быть воинские способности.

Я писал сегодня в первый раз к сестре и матери после их отъезда: к последней о делах и новостях, а первой я говорил, как необходимо нужно для поддержания дружеских связей по временам видаться. – Долгая разлука незаметно нас отчуждает друг от друга: привыкаешь обходиться один без другого, привязываешься к другим лицам и предметам, во вред прежним связям, переменяешься, как всё в этом мире, – и с другим образом мыслей и чувствами должна измениться и дружба.

1 октября

День этот я провел у Александра Ивановича Вульфа, обедал там, играл в вист – и проиграл 750. Там была тоже Лихардова и, по обыкновению, любезничала со мною; она, как прежде намеревалась, теперь не едет в деревню. Не знаю, удастся ли мне с ней кончить, но во всяком случае должно мне дойти до чего-нибудь явного для поддержания своего доброго имени. – Вот третий день, как я стал по утрам окачиваться холодною водою, что приятно и здорово. – Говорят, что мы заняли в Голландии 36 миллионов для продолжения войны, – это неутешительно, после набора 16 человек рекрутов с 1000 в один год: это первая выгода наша от этой войны, если мы не будем считать приобретенную нами славу.

2 октября

Нигде я не был, кроме с Анной Петровной и в справочное место. – Египетские войска очищают Морею30, на место их высажены французские: не знаю, к чему они теперь там нужны, когда Ибрагим Паша оставит Морею? – Мария де Глория, португальская королева, привезена в Плимут31. Варна всё еще не сдается, и турки стараются ввести в нее подкрепление.

У меня опять целой почти день была изгага, и я весь вечер проспал.

3 октября

Я продолжаю переводить Ван дер Вельде и собираюсь описать студенческую жизнь мою – очень занимателен был бы рассказ студенческих обычаев, борения их мнений и умов и их вдохновенного стремления к прекрасному. – Вечером я был у Натальи Васильевны32, чтобы у ней более не бывать. Сегодня приехала из Одессы императрица33.

4 и 5 октября

День рождения Сергея Михайловича Лихардова я провел весь почти у него: играл в карты и рассуждал с ним и женою его о пустяках; последняя, по обыкновению, была благосклонна ко мне.

Вчера Княжевич рассказывал, что Гнедич напечатает скоро свой перевод “Илиады”. – Недавно, заходя к Пушкину, застал я его пишущим новую поэму (?), взятую из истории[39] Малороссии: донос Кочубея на Мазепу и похищение последним его дочери. – Стихи, как всегда, прекрасные, а любовь молодой девушки к 60-летнему старику и крестному отцу, Мазепе, и характер сего скрытного и жестокого честолюбца превосходно описаны. – Судя по началу34, объем сего произведения гораздо обширнее прежних его поэм. Картины все несравненно полнее всех прежних: он истощает как бы свой предмет. Только описание нрава Мазепы мне что-то знакомо; не знаю, я как будто читал прежде похожее: может быть, что это от того, что он исторически верен или я таким его воображал себе.

Мне должно писать к Лизе, но не знаю что: голова пуста, язык нем, а воображение застыло, или заснуло, или вовсе его нет…

6 октября

Несмотря на дурную погоду – снег, ветер и грязь, – я был в департаменте, но по-пустому: там нечего было делать. – Обедал я потом у Бегичевых, а вечер был с Анной Петровной.

7 октября

Из дурной осенней погоды сделался сегодня прекраснейший зимний день, который мне тем кажется приятнее, что я сейчас получил презанимательное письмо от Франциуса, в котором он уведомляет меня об всех наших собратьях и друзьях. – Обедал я у Лихардовых на именинах, а вечером приехал барон Дельвиг после 9-месячного отсутствия35. По справедливости, мне можно назвать нынешний день счастливым: довольно бы было и одного из сих происшествий, чтобы сделать его таким.

8 октября

Весь день я провел вместе с бароном. Я не встречал человека, который так всеми бы был любим и столько бы оную любовь заслуживал, как он. Его приветливое добродушие имеет неизъяснимую прелесть; он так прост и сердечен в своем обращении со всеми, что невозможно его не любить. – Из Москвы он привез Бальный вечер и Сказку Баратынского, которые он скоро тиснет: сам же барон, кажется, ничего не написал.

9 октября

Баронесса меня довольно холодно встретила, и по сю пору мы ни слова не говорили о прошлом.

10 октября

Поутру пришел ко мне Аладьин и принес письмо от Языкова – удовольствие неожиданное и удвоенное новым посланием ко мне, которое он написал по случаю намерения моего ехать на войны36. Если бы такое желание и не таилось во мне, то одного подобного вдохновенного привета довольно бы было, чтобы воспламенить меня. – Аладьин мне читал еще Языкова же послание к Степанову “Развалины” и переделанное послание к Аделайде; “Развалины” в особенности хороши – жаль, что он дает так много Аладьину37.

11 октября

Я почти целый день опять пробыл у барона. Пушкин уже пишет 3 песню своей поэмы, дошел до Полтавской виктории38, тут я видел тоже виршеписца Коншина. Софья становится нежнее со мною, я от этого в замешательстве: мне не хотелось бы на его счет гулять, а другого средства нет, чтобы избежать опасности, как не ходить ни к нему, ни к Анне Петровне 39, что мне весьма тяжело.