Сергей Иосифович Гессен - Коллектив авторов Страница 13

указывает на мистику, определяя границы возможности теоретизирования действительности. Риккерт по этому поводу делает основополагающее высказывание: «Предел, которого никогда не способно перешагнуть естественнонаучное образование понятий, ему полагает не что иное, как сама эмпирическая действительность»[87]. «Последнее» понятие всегда обозначает границу объективности, а далее начинается область субъективной мистики, область переживания. Возможно ли объединение объективного научного и субъективного мистического, объединение всех проблем и их решение? Ответ Гессена: «На это способна только личность». Опять он обращается к Канту и указывает на его учение о трансцендентальном идеале, где Кант понимает «идею в индивиде» (in individuo), которая в себе должна познать все идеи. Только личность способна примирить все противоречия и растущую сложность понятийной обработки действительности с ее установкой на недостижимость цели, соединить их в систему. «Здесь, однако, заканчивается царство философии как объективной науки. Здесь проходит граница, где эта по своему смыслу объективнейшая наука, абстрактнейшее учение о вечных абсолютных формах нашей культурной деятельности вдруг оборачивается субъективнейшими тайнами личности, ее наисвятейшими святостями, где царят иррациональная вера и доверительная надежда»[88]. В заключении диссертации Гессен опять стремится превзойти известные слова Канта: «Мы теперь <…>…прошли через всю страну чистого рассудка… Но эта страна оказалась островом, самой природой заключенным в неизменные границы. Она есть страна истины (интригующее название), окруженная обширным и бушующим океаном, этим местоположением иллюзий, где туманы и льды…»[89] Своим «последним словом», которое Гессен считает «еще оправданным», является «призыв к мистике», и в завершение он приводит стихотворение поэта-романтика Ф. И. Тютчева:

Как океан объемлет шар земной,

Земная жизнь кругом объята снами;

Настанет ночь – и звучными волнами

Стихия бьет о берег свой.

То глас ее: он нудит нас и просит…

Уж в пристани волшебной ожил челн;

Прилив растет и быстро нас уносит

В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины, —

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

Позднее в 1913 г. В. Я. Брюсов, прослеживая линию развития тютчевской идеи слабости человеческой мысли и значимости «нерассудочных форм постижения мира», приведет в пример, кроме стихотворений «Проблеск», «Фонтану», «Silentium!» и др., «Как океан…»[90], также, как и Гессен, указывая на трактование Тютчева с позиции кантовской философии, а не только мистического романтизма с его образами ночи, темного, тайного и дня, светлого, явного.

Очевидным становится то, что Гессен, когда он говорит о культуре, о вечных формах, о философии как объективной науке, остается за пределами метафизики и последовательно проводит задачу критической философии: строгое отделение науки от метафизики. Метафизика же начинается тогда, когда нарушаются границы различных областей. Гессен определяет различие между метафизическим и гносеологическим монизмом, первый – понятийно-реалистический монизм (begrifflich realistischer Monismus) – «гипостазирует (возносит) понятия до действительностей», второй – монизм действительности (Wirklichkeitsmonismus) – «превращает саму реальность в понятие формы, то есть во взаимосвязь ценности»[91]. В последнем поиск единства, системы остается неразрешимой проблемой, осознанной устремленностью в сфере недостигаемой конечной цели познания.

О причинности индивидуальной, исторической, эстетической, этической и религиозной

При переходе к рассмотрению исторической причинности Гессен констатирует, что в исторической науке, так же, как и в естественных науках, существует исторический понятийный натурализм, который исторически возникающие понятийные образования гипостазирует к реальности, как это делает метафизика, которая утверждает, что образуя свои понятия, она не удаляется от действительности, а все более приближается к ней. Поэтому, следуя Гессену, необходимо последовательно различать и проводить разделение на конститутивные и методологические формы. Гессен специально подчеркивает, что «индивидуальные образования истории это только понятия, а не действительности (Wirklichkeiten)»[92], он различает действительность и понятие действительности и констатирует: «Проникая к понятию действительности, чтобы охватить чистейшую форму действительности причинности (Wirklichkeitsform der Kausalität), мы уже покидаем почву методологического исследования, на котором зиждется проблема исторической каузальности, и обращаемся к теоретико-познавательной спекуляции»[93].

Исходным материалом для всех видов (научного, исторического, эстетического, этического…) понятийного охватывания действительности является введенное Гессеном понятие объективной действительности, задача теперь состоит в том, чтобы выявить специфику понятийного охватывания истории. Он начинает, вслед за Риккертом, с понятия «индивидуального», посредством которого Риккерт разграничивает естественнонаучное образование понятий от исторического. Если естественные науки стремятся «систематически выразить при посредстве понятий какую-либо долю действительности», то это одновременно означает отвлечение от индивидуальности, в то время, как действительность «состоит лишь из индивидуально сформированных образований» и, если следовать установке на то, что посредством понятий мы приближаемся к истинной действительности, то окажется, «что истинная действительность образует крайнюю противоположность эмпирически данной действительности»[94]. Действительность, которая нас окружает, вся «наглядно представима». Риккерт указывает на то, что как в науке все сводится к простым вещам, а в душевной жизни – к простым ощущениям и «психическим элементам», так и «слова атом и индивидуум, по-видимому, означают одно и то же» – «неделимый», но по содержанию понятий они прямо противоположны друг другу. Если атом означает простейшее неделимое, то индивидуум всегда сложен. Но в принципе, утверждает Риккерт: «Всякое тело, которое мы знаем, обладает индивидуальностью (ist individuell gestaltet), и если бы даже и существовали две вещи, которые были бы одинаковы друг с другом во всех отношениях, этого никогда нельзя было бы доказать вследствие их необозримого многообразия»[95]. Гессен не соглашается с такой широкой трактовкой индивидуального: «В понимании истории как индивидуализирующей науки о культуре мы согласны с Риккертом, который, на наш взгляд, глубже других понял существо исторического метода. От Риккерта наша классификация наук отличается, однако, тем, что понятие индивидуального для нас неразрывно связано с понятием культурных ценностей, почему мы и не признаем как “индивидуализирующих наук о природе”, так и (если отвлечься от философского познания культуры) “генерализирующих наук о культуре”. В этом заключается для нас правота классификации наук Мюнстерберга (особенно как она изложена им в его “Philosophie der Werte”[96], от которой наша отличается однако тем, что: 1) история для нас столь же объективная наука, как естествознание, почему мы и считаем наименование ее “субъективирующей” наукой неудачным и 2) история оперирует также с понятиями причинности и необходимости, а не ставит своей целью только изложить содержание человеческого воления… Наконец, от точки зрения “марбургской школы” (Коген, Наторп, Штаммлер) наша точка зрения отличается тем, что история не есть для нас учение о прогрессе и долженствовании и не зависит от этики»[97]. Что же разделяет Гессен в индивидуализирующем методе истории