Абрам Лурье - Гарибальди Страница 13

Повесив куски мяса на шест своего оригинального плота, Гарибальди, захватив матроса, — двинулся в обратный путь, к шхуне, где его ждали изголодавшиеся товарищи.

На другой день на горизонте, со стороны Монтевидео, показались две барки.

Они шли быстро, видимо стараясь нагнать шхуну. Почуяв недоброе, Гарибальди приказал своим людям вооружиться, и вовремя: резкий окрик с борта одной барки предлагал шхуне сдаться. Это были правительственные суда, посланные для задержания «Скоропильи». Одна из барок подошла к шхуне вплотную, пытаясь взять ее на абордаж. Матросы Гарибальди отстреливались, сам он дрался как лев. Когда рулевой Фиорентино был убит, Гарибальди сам взялся за рулевое колесо. В эту минуту вражеская пуля пронзила ему шею. Он упал, обливаясь кровью, и потерял сознание. Матросы шхуны продолжали упорно отбиваться. Неприятель понес большие потери и вынужден был отступить. Раненого Гарибальди перенесли в каюту; там он пришел в себя. Товарищи с волнением следили за каждым его жестом. Знаком он попросил подать ему карту и, вглядевшись в нее, указал место, куда следует плыть: Санта-Фе на реке Паране.

Много дней шхуна плыла по реке, никуда не причаливая. Наконец встретившееся бразильское судно взяло шхуну на буксир и отвело ее в Гвалегай (город аргентинской провинции Энтрериос).

Гвалегайский губернатор дон Паскуале Эчагуэ любезно предоставил раненому Гарибальди своего врача. Хирург извлек пулю, которая, войдя слева под ухом, пробила шею, к счастью не задев ни сонной артерии, ни гортани. Благодаря своему могучему организму Гарибальди сравнительно быстро начал поправляться. Губернатор отнесся к больному довольно снисходительно и подверг его только домашнему аресту «на честное слово», одновременно запросив инструкций аргентинского диктатора Розаса. Но из Буэнос-Айреса не приходило никаких известий, и выздоравливавший Гарибальди шесть месяцев спокойно прожил в квартире гостеприимного доктора Хасинто Андреуса. В виде вознаграждения за реквизированную шхуну губернатор приказал ежедневно выдавать Гарибальди по одному дуро (5 франков) — сумму, по тому времени немалую. Ему разрешались даже прогулки верхом, но не дальше десяти-двенадцати миль.

Находясь в Гвалегае, Гарибальди возобновил переписку с Кунео. В своих письмах он говорил только об одном: об Италии и перспективах ее освобождения.

«Большую часть времени я провожу за чтением книг, — писал он Кунео, — этим я обязан безмерной доброте моего хозяина. По вечерам, в хорошую погоду, я гуляю, навещаю знакомых и меланхолически созерцаю красоты природы, а затем возвращаюсь домой. И всегда в моем сердце — Италия. С горечью я восклицаю:

Io la vorrei desertaEd i suoi palagi infrantiPria che vederla trepidaSotto il baston del Vandalo disonorata![14]

Неожиданно дон Эчагуэ уехал, оставив заместителем Леонардо Миллана, человека грубого и жестокого. Некоторые «благожелатели» стали намекать Гарибальди, что его присутствие в городе очень обременительно для правительства. Поверив, что это указание исходит от правительства и что, следовательно, он свободен от данного слова, Гарибальди принял провокационный совет. В соседней эстансии один знакомый раздобыл ему проводника и лошадей. Однако, проехав свыше 50 миль, Гарибальди услышал топот копыт: это мчался посланный за ним в погоню полицейский отряд. Сопротивление было бесполезно. Скрутив ему за спиной руки, его взвалили на коня и привезли назад в Гвалегай.

Губернатор Миллан лично допрашивал Гарибальди. Резким тоном он потребовал «выдать сообщников».

— У меня нет сообщников, — ответил Гарибальди, — я без посторонней помощи организовал побег.

Услышав это, Миллан стал избивать пленника хлыстом, а затем повторил вопрос:

— Кто ваши сообщники?

Гарибальди снова отрицательно покачал головой. Рассвирепевший Миллан велел подвергнуть его пытке. К связанным сзади кистям рук Гарибальди привязали длинную веревку. Перекинув ее свободный конец через блок, укрепленный в потолке, пленника стали поднимать, пока он не повис в воздухе на выкрученных из суставов руках. Время от времени ему давали понемногу воды, чтобы затянуть мучения.

Рассчитывая, что Гарибальди достаточно обессилел, Миллан возобновил свой допрос: не намерен ли тот теперь что-либо сказать.

«Все, что я мог сделать, — рассказывает Гарибальди в «Мемуарах», — это плюнуть ему в лицо, и я не отказал себе в этом удовольствии».

— Хорошо, — сказал губернатор, спокойно утираясь и уходя, — когда арестант скажет, что хочет сознаться, спустите его и позовите меня.

В течение двух часов Гарибальди висел в таком положении…

«Два часа подобных страданий!! Тело мое пылало, как горящая печь, — вспоминал он впоследствии. — Я все время глотал воду, которую давал мне солдат, но она мгновенно высыхала у меня в желудке, как если бы ее лили на раскаленный металл… Страдания мои были невыносимы! Когда меня развязали, я не произнес ни слова жалобы… Я был полутрупом. И, несмотря на это, меня заковали в кандалы, хотя я только что перед этим проехал 54 мили по болотистой местности, со связанными руками и ногами, не имея возможности защищаться от заедавших меня комаров…»

Больного, истерзанного морально и физически, Гарибальди перевезли в Бахаду, столицу провинции Энтрериос. После двух месяцев заточения его, наконец, освободили по распоряжению вернувшегося Эчагуэ, и он уехал в Монтевидео к своим преданным друзьям — Кунео и Россетти.

От пыток в Гвалегае навсегда остался след — неизлечимый артрит суставов, мучивший Гарибальди всю жизнь. Впоследствии случай предал в руки Гарибальди его мучителя Миллана, но Гарибальди, свободный от чувства мести, только махнул рукой:

— Я не желаю его видеть… уберите его немедленно!

Спустя месяц Гарибальди уехал с Россетти в Риу Гранди, чтобы снова сражаться в войсках героической маленькой республики.

Президент Бенто Гонзалес принял Гарибальди с распростертыми объятиями и сразу же назначил «адмиралом флота» (пока еще не существовавшего). Вместе с американцем Джоном Григсом Гарибальди с увлечением приступил к постройке кораблей. Были построены два судна — «Рио Пардо», — капитаном которого впоследствии стал Гарибальди, и «Республикано». На каждом корабле установили по две бронзовые пушки. Была набрана команда из шестидесяти человек. С этими скромными средствами Гарибальди собирался вступить в состязание с могучим по тому времени имперским флотом Бразилии, состоявшим из тридцати парусников и даже одного парохода.