Кристоф Рехаге - Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой Страница 13

Она указывает на дерево, чья крона спиралью ввинчивается в небеса, к стволу которого со всех сторон тянутся веревки – для поддержки.

– О ком ты говоришь?

– О правительстве, конечно, – отвечает девочка сухо, и я ошеломленно опускаю свой фотоаппарат вниз.

Вот уж не ожидал от такой малявки таких слов. На вид ей лет двенадцать! Причудливая смесь мудрости и протеста придают ее мордашке особенную прелесть.

– Две недели назад они срубили целый лес недалеко отсюда, – продолжает рассказ она и делает рукой жест – широкий, размашистый, явно подсмотренный у взрослых, – это выглядело просто ужасно!

– Правительство вырубает все деревья в округе?

– Отец говорит, что они продают деревья какой-то фирме, которая делает из них палочки для еды или что-то вроде того. Разве так можно?!

Интересно, как это может относиться к одинокому кипарису, который стоит тут, зажатый жилыми домами, такой голый и беззащитный. Быть может, кто-то просто опасается, что дерево может рухнуть и раздавить соседний дом?

Да и правда ли все то, что говорила девочка про вырубку деревьев?

Несколько часов спустя я сижу на кровати в гостинице и разбираю фотографии. На них видны лишь бесконечные туманные моря, люди и машины плывут по ним, как обломки кораблей. Я никак не могу сообразить, больше ли в этой местности деревьев, чем где-то еще, или меньше. Весь день видимость была такой плохой, что ничего не было видно уже в паре метров – такой густой и плотный это был туман. Он как будто всем весом давил мне на плечи.

А вот автомобилистам, казалось, не было никакого дела до какой-то там плохой видимости. В течение нескольких часов я прошел мимо четырех аварий, и каждый раз их сценарий был одним и тем же: посреди улицы – несколько искореженных автомобилей, вокруг – обломки бамперов, капотов и лобовых стекол. Правда, не было видно ни жертв, ни кровавых следов. Подозреваю, что участники аварий быстренько смешались с толпой зевак, и теперь все вместе стоят вокруг, беспомощно опустив рукава плащей, и нагоняют туман своим бормотанием и шепотом.

Я прошел мимо фургона, который врезался в огромную цистерну. Фургон был набит походными рюкзаками, я видел, как они выпадали из поврежденного кузова. На боку цистерны я разглядел обведенный красным значок «взрывоопасно» и быстренько перешел на другую сторону улицы.

Перед моими глазами вспыхнул заголовок на первых полосах газет: «ВЗРЫВ ВОЗДУШНОГО РИСА! ПОГИБ НЕМЕЦКИЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК, ВЫШЕДШИЙ ИЗ ПЕКИНА!»

…Я наполняю горячей водой большой пластиковый таз и погружаю туда ноги. Сначала чувствуется зуд, а потом по всему моему телу распространяется приятное ощущение легкости и тепла.

А ведь я вполне мог сегодня остаться лежать на дороге, став жертвой китайского дорожно-транспортного происшествия, и мне было бы совершенно все равно, срубят ли в Ванду кипарисовое дерево, или произойдет ли в Баодине что-нибудь неприличное.

Я решил позвонить Джули. Как долго я уже не слышал ее по телефону? Четыре дня? Или сто? Гудки, что-то потрескивает в трубке, затем я слышу ее голос.

– Да? – протяжно спрашивает она.

– Это я, – говорю я, – я скучаю по тебе.

– Я тоже по тебе скучаю. В вашем дурацком Мюнхене ужасно холодно! А ты где?

– В маленьком городке недалеко от Баодина.

– Ты в гостинице? Отопление работает? Тебе тепло?

– Да, все в порядке, – утешаю я и рассказываю о глиняной яме и медном кипарисе, о запахе ослиного мяса и капустной горе высотой с человеческий рост, которой я долго удивлялся на рынке…

Мы разговариваем долго, до поздней ночи, и луна описывает круг над Ванду. Прежде чем закончить разговор, мы обещаем друг другу встретиться на Рождество. Я предлагаю древний город Пинъяо в провинции Шаньси.

Следующим утром я выясняю, что до Пинъяо идти еще минимум пятьсот километров. Я хватаюсь за голову. Как я пройду столько на больных ногах, и всего за месяц? За время отдыха в Баодине мои пальцы начали заживать, зато появилась новая мозоль на пятке, большая и блестящая, как монета в два евро. Понажимав на нее со всех сторон, я решаю не протыкать ее, иначе не смогу сегодня продолжать путь.

Наконец, захлопнув ноутбук, я собираю свои вещи и смотрю в окошко: туман рассеялся. Пора в путь.

Через несколько километров по шоссе я с удивлением останавливаюсь перед длинной стеной, на которой написано большими красными иероглифами: «ПРОДАЖА ПОРОДИСТЫХ СОБАК И СКОРПИОНОВ».

Ниже кто-то нарисовал немецкую овчарку, тибетского мастифа, толстого желтого скорпиона, почему-то пальму и двух птиц. В воротах стоит невысокий стол, что-то вроде стойки ресепшн, но на месте никого нет. Грех не воспользоваться! Я подкрадываюсь поближе и заглядываю в темный двор, окруженный плотной сеткой.

Как только мои глаза привыкают к сумраку и начинают различать выстроенные в ряд клетки, откуда ни возьмись возникает растрепанный шерстяной комок, который оказывается чем-то вроде щенка овчарки, но сильно разбавленных кровей. Он смотрит в мою сторону, удивленно принюхивается. А потом разражается оглушительным лаем. Тотчас весь двор взрывается: дюжины мутноватых пар глаз открываются, и собаки, шатаясь, поднимаются на ноги в своих клетках, чтобы наполнить воздух своим печальным воем.

Здесь держат зверей не для участия в боях, а для продажи, как домашних животных, но условия жизни очень плохие. Их жалобный вой и истошный лай бьет по ушам.

Если бы здесь оказалась моя мама, она превратилась бы в венгерскую фурию, подняла бы истошный вопль и порвала бы владельцев этой лавочки в клочья. Ибо никто не смеет издеваться над ее любимыми собаками. Я ретируюсь на шоссе, я спешу, я шагаю все быстрее, и скоро лай и вой перестают доноситься до меня.

К счастью, Динчжоу оказался довольно дружелюбным городом: широкая главная улица усажена деревьями, а вокруг ряды магазинов и ресторанов. Я присаживаюсь на придорожный столбик, так как ноги причиняют мне резкую боль, особенно эта двухевровая мозоль на пятке. Проезжающий мимо автобус сигналит и выпускает облако черного дыма. Оно нехотя рассеивается, оседая на меня и на дорогу.

Я решаю остановиться в первой же попавшейся гостинице и, проснувшись рано утром, с изумлением наблюдаю, как мое дыхание облачком улетает ввысь, чтобы раствориться в ледяной прохладе комнаты.

Они выключили на ночь отопление!

Лишь на мгновение я высовываю руку из своего спального мешка, но тотчас прячу ее обратно в тепло. Лучше я повернусь на другой бок и снова закрою глаза – до тех пор, пока там, снаружи, немного не потеплеет. Когда я наконец просыпаюсь, то часы показывают почти полдень. До меня доходит, что никуда я сегодня уже не пойду. Самое лучшее, что я могу сделать, это поискать гостиницу получше и по дороге осмотреться в Динчжоу, и вот я бесцельно брожу по улицам и прихожу в итоге к выводу, что этот город с миллионом жителей можно сравнить скорее с Гаммельном, чем с Гамбургом: машины не носятся, домики низкие, атмосфера дружелюбная и сонная.