Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 135

23_____

Ходили за грибами, что еще? Пересматривая «Весы» параллельно «Mercure de France», заметил всю значительность и культурное значение для русской литературы этого первого журнала. Ничего не делал. Что еще? Читал По, писал ответ Наумову. Вечером пошли к Венедиктовым, там вышла неудача с винтом. К Бене пришли Алимон, и их всех вытребовали домой. Игроки не пришли. Поиграли é 4 mains, поболтали. Возвращались при звездах в холодный и с туманом над водой вечер. Гости к нам не приехали. Как даже Юша <ожил?> после немцев! Что еще? Завтра будут письма, но от кого?

24_____

Целый день дома; у сестры опять расстройство из-за грозящей возможности переселения в дом Ревицера. Приглашение от Чеботаревской на «Вечер Искусства»{824}. «Руно», стихи Городецкого, очень слабые, рассказ Ремизова, статьи Иванова и Блока (очень странная, хвалящая от Горького до Каменского, до Сергеева-Ценского вплоть, кем вдохновленная: Аничков<ым>, Чулковым?){825}, снимки с «Голубой розы». Вечером были Бене и Солюс, бегали с мальчиками в горелки, в жмурки, дурачились. Завтра провожаем Лидию Ст<епановну> и Сашу, а сам еду в виде помощника зятя к 3-м старым девицам за 25 в<ерст>. Придумал анекдотический рассказ.

25_____

С утра поднялись рано, легши поздно, не выспавшись. Проводили наших на вокзал, отправились дальше; мне было приятно ехать в человеческом виде, а не в рубашке. Местность, считающаяся очень красивой, исключая большого озера, или даже и с ним, была вроде ближайшей Финляндии. Поместья Ле<й>хтенбергских, Ольденбургских и др<угих> имен. Приехали, будто Чичиковы; послали карточки; расспросы: откуда, кто, зачем. Пустили; из-за занавески, где черный массивный силуэт в нижней юбке, густой бас нас пригласил в залу. Чистота, духота, затхлость; фортепьяно, на нем кофейная мельница, подсвечники, бра, люстры — все без свечей, масса стоящих часов, вышитые подушки, старая мебель, премии из «Нивы» по стенам, для наполнения рамок вставлены и повешены рядом совершенно одинаковые фотографии{826}. После долгого ожидания, хлопанья дверями, скрипа шкапами, тяжких шагов по верхним покоям и лестнице, явилась одна из барышень Мерлин<ых?>, пудов на 8, лет 50<-ти>, в кремовом платье с редкими, по трое, веночками — лиловом, розовом, зеленом, на голове светлый шарф пышным бантом, приседает, резва, говорит басом, делая движения огромной рукой с крошечным кружевным платком. Т. к. дело было об наносимых фабричной плотиной <убытках> их береговым землям и барышня сознательно и настойчиво просила 500 р. или прибавки ежегодной по 50, мягко ударяя кулаком по столу, то разговор принимал еще более гоголевский характер. Называла зятя «господин», говорила: «аграрные беспорядки», громким басом переговаривалась секретно с сестрами, находящимися где-то невидимыми, по-французски. Угостила чаем и вином, с утра-то. Пошла осматривать лес с парнем 19<-ти> л<ет>; идя сзади, я смотрел на его шею, зная, что кожу всего тела, и цвет, и характер можно узнать по шее, где кончается загар, и по щекам или рукам; проходили часа 2. Барышня теперь сидела в затворенных комнатах в шляпе, ничем нас не накормила и не удерживала. Когда запрягали лошадей, раздались бряцания фортепьяно. Они ездят только в церковь, на лодке, подымающей 30 чел<овек>; скопидомно и скучно. В молодости была красива, верно. Мне на прощанье даже присела как-то в два приема. А торгуется как кулак и на фортепьяно играет. Хорошо, что из дому захватили еды. Пошел дождь. Приедет Татьяна Алипьевна. Письмо от Юши. Всё дождь, все киснут дома. Болела голова, потом прошла.

26_____

Ездили за малиной за 12 в<ерст>, с утра, всесемейно. Эскортировал нас лесник, а другие с ружьями пошли с зятем проверять лесосеки. Пили чай в избе, где роженица, недавно родившая, сидела бледная и слабая, но хозяйственная, за пологом. Вымыто к празднику Пантелеймона. Болтали с ребятишками, собаку зовут <«блест..»?>, котенка «шкилет»; убили зайчонка, ехали по другой дороге мимо праздн<ующей> деревни. Все ждали Татьяну Ал<ипьевну>, встречать которую поехал Сережа. Зять и сестра засыпали в передней, я же бродил по темному двору с детьми и бонной, болтая о звездах, гренадерских казармах, где фрейлен прежде служила, о забастовках, прислушиваясь к стуку колес. Сережа вернулся один, барышня не приехала. Одни поужинали с засыпающими детьми в первом часу. Написал какие-то глупости для шарад. Письмо Чичерина меня чем-то обеспокоило, напомнив живо его суетливую настойчивость; день опять прошел даром, т. к. утро пропало без занятий. Что-то будет осенью. Звезды падают ночью обильно. Татарин говорил: «Сколько ночью перепадает, а все больше половины остается».

27_____

Барышня приехала ночью, нежданно. С половины дня дождь. Написал крошечный и ничтожный рассказец. Очень томились дома, все в комнатах, не зная, что делать, наконец, поиграв в карты и поужинав, рано-рано легли спать. Писем не было. Хочется тряхнуть стариной и пописать как следует музыку, м<ожет> б<ыть>, и сделаю это. Как-то все возлагается на осень; нужно выработать тактику отношений, это и скучно, и трудно, и заманчиво. Я страшно давно не получаю личных дружественных писем; долгие отсутствия приучают обходиться без себя и это грозит действительною опасностью.

28_____

Почти безвыходный дождь. Встали рано, письма из «Шиповника» и от Лемана, очень печальное. Составлял планы для музыкальной пьесы к «Plaisirs champêtres»{827}, довольно пакостно, как почти всегда бывает у меня без слов, какой-то старый, довольно плоский романтизм. А м<ожет> б<ыть>, и ничего. Учил Debussy. Нужно много, много читать. Это меня радует, но как-то все относится на осень. Вечером после бани приехала Лидия Степановна, оживленная, полная рассказов. Кажется, я попал в «Буффское обозрение» — «33 урода»{828}. Скоро и в город, это меня уже начинает привлекать.

29_____

Встал очень рано, задолго до почты. «В мире искусства» не только не поместил меня в числе «обновленных» сотрудников, но даже не напечатал моих стихов. Смешная ли это неприязнь Л. Андреева, собственная ли наглость, не знаю{829}. Весь день дождь, писем нет, марок нет, читал целый день По; у Солюсов живые картины и репетиции; барышни несколько меня бойкотируют и отчитываются. Сережа, который фыркает и хулиганит. Белый опять лягает Блока; когда все выяснится?{830} Наумов долго и странно не пишет. Леман полон страха, от Юши беспокоящие и беспокойные письма, что мне не очень все приятно. М<ожет> б<ыть>, перед лучшим. У По известная начитанность, которая так пленяет и влечет быть книжником. Жалко, что у меня плохая память, требующая выписок{831}. Теперь некоторое большее отшельничество имело совсем другой вид, чем при прежней неизвестности, особенно при дружбе, увы, не всегда надежной, не всегда равнодушной. Я жажду заниматься и без конца читать; вспомнить языки, быть книгоглотателем. Меня влекут детали и мелочи. Времени, собственно говоря, строго регламентируя, очень много, особенно при одиночестве. Но чья нежность будет давать мне сил? Интересно было бы всех посмотреть. И потом деньги.