Владимир Медведев - Заххок Страница 14

– Ас-салом… – и хотел проехать мимо.

Но от Гороха просто не отделаешься. На небо взлетишь – за ноги тебя схватит, под землёй укроешься – за уши вытянет. Он проворно отступил в сторону – даром, что нога хромая, – и схватил коня под уздцы. Невежливо так поступать, оскорбительно, но Шокира словно никто учтивости не учил: грубость совершил, а при этом ещё улыбку на лицо натянул льстивую, заискивающую:

– Быстро вернулся, уважаемый. Наверное, вести хорошие привёз.

Насмехается! Но я сказал спокойно:

– Угадал, друг. Весть и впрямь радостная. Одна забота с плеч упала, об отаре можно не беспокоиться.

Шокир подхватил:

– С таким, как ты, специалистом, Джоруб-джон, мы вообще ни о чём не беспокоились.

Я едва сдержался:

– Извини, спешу.

Но он повис на узде:

– Моих советов слушать не захотели. Я говорил…

И мой гнев одержал верх над терпением.

– Рад, Горох?! Счастлив? Напророчил?!

Я соскочил с коня, распахнул хурджин, выхватил из него баранью ногу и сунул Шокиру:

– На, бери!

Он невольно выпустил узду и уставился на меня.

– Э-э, чего?

– Поешь нашей беды. Насыть утробу свою завистливую. Досыта накорми.

Он, растерявшись, ногу принял и, чтоб не упала, прижал к себе, марая пиджак сырым мясом.

– Э-э, Джоруб, зачем…

– Мало тебе? Ещё хочешь? На, ещё возьми…

Я, не глядя, выхватил из хурджина мясной шмат, шлёпнул его поверх прижатого к груди.

– Ещё надо?

Растерянность на лице Шокира сменилась злобой. В это время дверь в заборе открылась, вышел Палвон. Слышал ли он, не слышал наш разговор, но закричал весело:

– Эй, соседи, что такое? Коммунизм наступил? Мясо бесплатно раздают? Обо мне не забудьте…

Шокир оглянулся и разжал руки. Мясные куски свалились к его ногам в уличную пыль. Палвон захохотал:

– Оказывается, я правду сказал. Коммунизм пришёл. Люди добро на дорогу бросают. Джоруб, брат, что случилось?

Я кивнул на Шокира.

– У него спроси. Он тебе расскажет. Про прошлое, настоящее, будущее…

Сел на коня и поехал, не оборачиваясь.

Ещё до конца гузара не добрался, как гнев остыл, сменился стыдом и досадой. Нехорошо поступил. Зачем злость на Шокире выместил? Он-то в чём виноват? Просто пошутить хотел. Может, даже утешить на свой лад. А что с людьми разговаривать не умеет, так на то он и Горох. Его и без меня многие обижают. Достойно ли мне было свою ветку в огонь подбрасывать? Может, Шокир после того недавнего ночного разговора о своей откровенности пожалел, стыдно стало, что слабость проявил. Может, неловкость свою прятал. А может, разозлился на меня за то, что душу мне раскрыл. Не гневаться, а пожалеть его надо было. А я ещё сильней обидел. Как теперь себя с ним вести? За грубость извиниться, дружеским разговором вину загладить… Однако не такой Шокир человек, чтобы доброе слово его успокоило. Душа у него, как такыр. Как сухая голая бесплодная земля, изрезанная глубокими трещинами. Вылей хоть целое озеро – вода уйдёт в бездонные щели. Всех вод мира не хватит, чтоб душу Шокира напоить. То ли родился таким, то ли жизнь иссушила и изрезала…

С этими невесёлыми думами я приехал домой. Встретила меня Дильбар, умыться подала, чистую домашнюю одежду достала, расстелила в нашей комнатке дастархон, принесла еду, а сама примостилась у двери. Я сказал:

– Иди, рядом садись. Поешь со мной.

Присела на курпачу. Ей ничего объяснять не надо, сама поняла.

– Сколько? Наших-то сколько осталось?

– Три барана.

Дильбар вздохнула.

– Ничего, как-нибудь проживём. Картошку посадили, горох посадили. Верхнее поле скоро расчистят. Как-нибудь проживём. Говорят, Зухуршо будет народу муку и сахар раздавать.

Я сказал:

– Нельзя брать. Это нечистое. У него нельзя ничего брать.

Дильбар опять вздохнула.

– Хорошо, что вы наконец-то приехали. В доме опять разлад. На вас одного вся надежда…

Шутя, должно быть, сказала. С Бахшандой только она умеет справляться. Сам не пойму, как. Тихая, молчаливая, безответная, а всегда добивается того, что правильным считает. Ключи от кладовых у Бахшанды, и если кто-то посмотрит со стороны, то скажет: Дильбар – всего лишь прислуга. На самом же деле домом управляет она.

Я усмехнулся:

– Неужели есть в мире разлад, который ты не уладишь?

Она улыбнулась застенчиво:

– Шутите…

– Ладно, – кивнул я, – расскажи, что случилось.

– Вчера утром Марьям явилась… – начала Дильбар.

– Это какая же? Сплетница? – спросил я.

– Нет, – сказала Дильбар. – Жена Махмадали, что на той стороне живёт. Принесла подношение, стопку лепёшек. Всех уверяет, что печёт самые вкусные в кишлаке лепёшки. Многие так и считают…

– Мы-то знаем, что самые вкусные печёшь ты, – сказал я.

Дильбар на этот раз даже спорить не стала.

– Я по лицу поняла, зачем пришла. Что-то особенное появляется, когда женщины за такие дела берутся. Поболтала о том, о сём и говорит: «Уважаемая Бахшанда, у нас есть мальчик…»

Бахшанда вспыхнула, бровь изогнула. Кто они такие, чтобы к нам свататься! Раньше им бы это и в голову не пришло. Но сейчас, видно, такие времена, что никто не помнит, где верх, где низ. Где у кувшина дно, а где горло. Где в бадье масло, а где пахтанье. Но мы-то помним, что масло с водой не смешивается…

Вижу, невестка не сдержится, бросит что-то резкое, неучтивое. Поспешила сказать:

«Раз такой разговор зашёл, надо мать девочки, Веру, тоже позвать».

Бахшанда глянула на меня, как слегой огрела, но при гостье смолчала. Только чай в пиалу плеснула, Марьям подала. С таким почтением, будто мать шахиншаха чествовала. Насмешку выражала, возмущение прятала. Но я видела – пронесло. Можно их наедине оставить.

«Извините, – говорю, – сейчас её приведу. Сидите, сидите, пожалуйста, не вставайте».

Думаю, Бахшанда успеет остыть и в вежливых оборотах откажет. Чтобы и Марьям не унизить, и нашу честь грубостью не запятнать. Вошли мы с Верой. Бахшанда чай налила, Вере подала. Достойно, с уважением – не стала при чужом человеке семейной вражды обнаруживать. Вере что-то по-русски сказала. Я плохо слова поняла, но о смысле догадалась:

«Вера-джон, эта особа спрашивает, не отдадим ли мы твою дочь замуж за её сына».

Вера пиалу на дастархон поставила, головой покачала и сказала:

«Нет».

Разве можно так грубо отвечать?! Мне очень неловко стало. И за Веру стыдно. Неужели никто никогда её хорошим манерам не учил?

Бахшанда опять что-то сказала. Наверное, за невежливость укорила. А Вера опять головой покачала и опять сказала:

«Нет».

Бахшанде бы объяснить, что мы сами не хотим девочку из нашей семьи, дочь Умара, отдавать людям, у которых ни кола, ни двора, – в семью, где невестку пахать вместо лошади заставят. То ли Бахшанде гордость помешала это Вере растолковать, то ли русских слов не хватило, но только Вера головой качает и повторяет:

«Нет».

Стала я прикидывать, как, приличий не нарушая, Веру из мехмонхоны вызвать, через Зарину объяснить, чтоб просто сидела бы и молчала, а мы с Бахшандой вежливо и достойно Марьям откажем.

Не успела. Бахшанда из терпения вышла, взорвалась. Сами знаете, когда она в ярость приходит, обо всём забывает. Не щадит ни себя, ни других. Что угодно может сказать, что угодно сделать. Вдруг она сделалась спокойна и холодна как лёд. К Марьям с преувеличенной любезностью обратилась:

«Уважаемая Марьям, вы нас извините. Наша невестка ещё не очень хорошо по-таджикски понимает. Мы с ней посовещались, обсудили и вместе решили, что для нашей девочки лучшего жениха, чем ваш сын, трудно найти».

Марьям всё, конечно, поняла, но виду не подала. Цели-то своей достигла. А уж как мы между собой спор уладим, ей безразлично было.

«Слава Богу! – воскликнула. – А девочку вашу будем холить и лелеять, как цветок».

Вера на меня беспомощно посмотрела. О чем они говорят? Я ей незаметно знаком показала: молчи, потом поговорим. А Марьям радостный тон на смиренный сменила:

«Одна беда – мы большой калинг заплатить не в силах».

Но Бахшанда даже дом бы свой спалила, лишь бы Веру побольней обжечь.

«Не беда, – сказала. – Мы много не запросим. Сколько сумеете, дадите».

Я про себя ахнула: как это она, женщина, на такое осмелилась! Сама важный вопрос без деда решила. Ваш отец должен был калинг назначить. Как теперь отказаться? Как слово назад забрать?

– Ничего, – я сказал. – Уверен, ты что-нибудь придумаешь. Уж постарайся.

Дильбар улыбнулась:

– Вы-то не хотите, чтобы девочка так скоро ушла из дома…

Не хочу. Бог не дал мне своих детей, а когда сын и дочь покойного брата поселились в нашем доме, стали словно моими собственными. К сожалению, покойный брат плохо воспитал своих детей. Не научил правильному поведению. Слишком вольно держатся они со старшими. Вольно и даже дерзко. А Зарина с первых же дней почувствовала, что я отношусь к ней по-особому.

Подошла ко мне:

– Дядюшка, куда это запропал наш жених?

– Не терпится тебе?