Владимир Медведев - Заххок Страница 15

Подошла ко мне:

– Дядюшка, куда это запропал наш жених?

– Не терпится тебе?

– Не терпится, дядюшка. Хоть бы побыстрее.

Я огорчился:

– Настолько уж плохо в родном-то доме?

Она нахмурилась:

– Он мне не родной.

– Эх, Зарина… В чужом лучше не будет.

Она слушала меня, не понимая.

– Где это в «чужом»? Вы нас выгнать хотите?

– Не гоню. Сама уйти хочешь.

Она губы сжала:

– Никуда я не хочу. Вернее, некуда… Сама не знаю, где мой дом.

Я сказал:

– Здесь. Это твой дом.

Зарина вспыхнула:

– Не мне, а ей скажите.

Бедная девочка! Готова выйти замуж за кого угодно, лишь бы избавиться от злой мачехи. Многие девушки так же думают, да попадают из огня в полымя.

Я сказал:

– Карим – парень неплохой, но уж слишком прост. Тебе не пара. Не спеши, найдём юношу…

Она даже договорить не дала:

– При чём тут Карим?! Тоже мне юноша! Не нужно мне вообще никого!

Совсем запуталась девчонка и меня запутала. То замуж не терпится, то никто не нужен. Молодые сами не знают, чего хотят. А она расхохоталась:

– Ой, дядюшка! Вы подумали… Я же про того усача, что к ней посватался… Поманил и пропал. А мы тут его дожидайся…

У меня от души отлегло, я захохотал вместе с ней. Но затем мне стало грустно. Вот как взаимное непонимание разделяет нас, близких людей. Я сказал:

– Кто знает, что случится, когда твоя тётушка Бахшанда выйдет замуж и покинет наш дом. Возможно, ещё будем сожалеть о нынешнем времени, как о счастливых днях… Не зря Валиддин Хирс-зод, соловей Талхака, написал такие строки:

Мой друг, не торопи событий лёт —На смену, может, худшее придёт.

Зарина упрямо покачала головой:

– Хуже быть не может!

И хотя я убеждал девочку не торопить события, сам невольно подгонял их в своих мыслях. Как было не торопить, если вдруг разладилась хорошо налаженная жизнь. Талхак бурлил, и даже уважаемые люди не могли утихомирить односельчан. Несколько дней прошло с тех пор, как Гиёз уехал искать справедливость, но до сих пор от него ни слуху, ни духу. Что с ним?

6. Зарина

Сегодня я узнала потрясающую новость. То есть, новость, конечно, для меня… Нашим – не считая нас – наверняка всё давно известно.

Утром я сказала Бахшанде:

– Я на поле не пойду.

Она молча бровь заломила: с чего это, мол?

– Живот болит.

Нет, всё-таки она точно ведьма! Взглянула и немедленно поняла, в чём дело.

– Оставайся дома, поможешь своей тёте Дильбар. Делай, что она скажет. Но к очагу и еде не прикасайся. Ты сейчас нечистая.

Ах-ах-ах, зато она у нас чистая! Самая чистая-пречистая на свете. Я спросила нарочито противным голосом:

– Еду не трогать? Хотите, чтобы я умерла с голоду?

Но ей – как горохом об стену.

– Ты, девчонка, мне голову не крути. Сама соображаешь, о чём я. Пищу тебе готовить запрещено. А ешь сколько угодно, хоть лопни.

И поплыла раздавать приказания. А я отправилась в летнюю кухню под навесом, где тётя Дильбар рушила просо.

– Тётушка, чем помочь?

– Перебери и вымой немного фасоли. Будем похлёбку на обед варить.

– Тётя Бахшанда сказала, мне нельзя к еде прикасаться.

Дильбар тоже ничего объяснять не пришлось.

– Садись, доченька, отдохни.

Вообще-то не хотелось прохлаждаться без дела, хотя у меня руки почти отсохли от камней, которые мы таскаем на поле. Но Дильбар работала ладно и споро, я засмотрелась и не заметила, как села рядом. Она рушила просо в деревянной ступе длинным каменным пестом. Тух-тух, тух-тух, тух-тух… Как в считалке: «В ступ-ке пест – туда-сюда. Бу-дет доб-ра-я е-да».

Тётя Дильбар бросила на землю клеёнку, расстелила поверх дастархон, высыпала на него зерно. Присела, загребла горсть проса и слегка подбросила в воздух. Мне вдруг вспомнилось, как мы играли в детстве – подкидываешь вверх кучку камешков и ловишь одной рукой, сколько сумеешь. Тётя Дильбар, конечно, зёрнышки не ловила. Пшено осыпалось на дастархон как жёлтый сухой песок. А ветер подхватывал и уносил шелуху. Как забавно! Ветерок – тоже кухонная принадлежность.

Вдруг она схватила горсть зерна и резко зашвырнула так высоко, что просо посыпалось на нас и на землю.

– Всё понапрасну!

Я увидела, что она печально следит за улетающей со двора шелухой.

– Всё попусту! Ничего не выходит…

Я не поняла и сказала:

– Тётушка, пшено почти чистое.

– Эх, девочка… Опять не получилось.

Я поняла, о чем она, и сказала, наверное, чуточку снисходительно – всё же как-никак, а дочь врача (бедный папочка!):

– Тётушка, вам к докторам надо. Сейчас такие специалисты по бесплодию… Война закончится, в Кулябе или Курган-тюбе вас вылечат.

– Я ездила. Сказали: «В Душанбе есть женский врач, Майя Абдурахмановна. Если возьмётся лечить, даже щепка родит». Муж повёз. Я боялась, что ничего не получится, но всё равно поехала… Нашли Майю Абдурахмановну. Внутрь смотрели. Анализ делали. Рентген делали. В одну больницу возили, томогруф делали – это такая большая белая машина, в неё, как в погребальные носилки, ложишься. Майя Абдурахмановна сказала: «Ты здорова, можешь рожать. Дело в твоём муже. Ему надо лечиться». Я ей во всём призналась. Она сначала засмеялась, потом рассердилась. «Выкинь глупости из головы, – сказала. – Ты что, тёмная-невежественная? Из пещеры вышла?»

Меня такое любопытство одолело, что я перебила:

– А в чём вы ей признались?

– Пари в меня влюбился. Детей не даёт рожать. Вредит.

– Но ведь пари – это пэри, волшебная женщина. Красавица…

– Нет, так в книжках написано, – сказала тётя Дильбар. – А в жизни есть и мужского пола.

Я не выдержала. Расхохоталась.

– Тётушка, пари только в сказках. На самом деле их нет. Вы разве в них верите?

– Нет, не верю, – сказала тётя Дильбар. – Знаю, что сказки. Я тоже в школе училась… Но он ко мне приходит.

И тут я совсем распоясалась. Почувствовала себя ужасно взрослой и умной. Воспитательницей в детском саду.

– Приходит? – строго спросила я. – Кто же может приходить?

– Пари. С виду совсем как студент. Вот такого росточка, – она показала чуть выше метра над землёй. – В чёрном костюмчике, в белой рубашке с галстуком, на голове – чустская тюбетейка. Говорит, что любит. Без меня жить не может. Стихи читает.

– Как же он вам рожать не даёт?

– Пари не люди, – вздохнула тётя Дильбар, – они многое могут.

– А что дядя Джоруб? – не знаю сама, о чём я спросила.

Тётя ответила:

– Мужчины разве в силах с пари тягаться…

Это был какой-то особый день. Вечером я услышала ещё несколько потрясающих признаний. После работы – в горах темнеет мгновенно, будто кто-то выключателем щёлкает – мама сидела возле очага и смотрела на огонь. Я, как всегда, ушла на свою крышу. И услышала оттуда, как Бахшанда сказала по-таджикски:

– Никогда не думала, что увижу тебя возле моего очага…

– Это она маме, что ли?

– А ты знаешь, каково это – жить без мужчины? Откуда тебе знать! Ты такая белая, такая холодная. Ты, наверное, вообще не женщина… Как Умар мог с тобой жить?! У тебя хоть кошка дома была? Видела, как она страдает, когда приходят её дни? Но кошкам, неразумным тварям, Бог определил становиться горячими раз в месяц. Мы, женщины, всегда горячи. Мы испытываем желание всегда – каждый день и каждую ночь, – если рядом нет мужчины, который может желание утолить… Пусть Бог простит меня за эти мысли и эти слова. Я знаю, некоторые женщины утешают себя сами, без мужчины. Пусть Бог простит мне и эти слова. Он-то знает: я укрощала себя работой…

Она замолчала. Я подумала, что ушла. Почему-то всё время получается, что я нечаянно подслушиваю чужие разговоры. Сама себе кажусь каким-то шпионом. Так и хочется спрыгнуть и закричать: «Эй, я всё слышала! Выбирайте для разговора уголки поукромнее». А где их найдёшь? Всё на виду. И все люди – в куче.

Нет, оказывается, Бахшанда ещё не полностью высказалась.

– Ты думаешь, я тёмная, необразованная. Но я всё знаю. Я школу закончила. Радио слушаю. Могла поехать в город, могла в райком пойти, сказать: «У меня пять детей. Мой муж любовницу завёл, муж вторую жену взял, муж байские пережитки завёл». Умара в райком бы вызвали, Умар испугался бы… В город, наверное, меня бы не взял, но тебя бросил бы. Меня он боялся, но райкома боялся ещё сильнее… Я не поехала, не сказала… Это стыд перед Богом и людьми таким путём мужа возвращать. Соседки корили: «У тебя разве гордости нет? Почему в город, в райком не поедешь?» Из гордости не поехала. Много раз собиралась, но гордость сильнее была. Мудрые люди говорят: тот, у кого в сердце есть хоть одна частица гордости, не войдёт в Рай. Меня гордость при жизни в ад бросила…

Зачем она говорит это маме? Ведь мама не понимает…

– У вас, русских, никакой культуры нет. Вы не умеете пристойно поздороваться, пристойно начать разговор, у вас нет такта. Не умеете чистоту соблюдать, не знаете, как отделять дозволенное от недозволенного. Я точно знаю, что не чистишь волосы с лобка и на теле, и я уверена, что ты никогда не проходишь обряд очищения после месячных. Я видела много русских. Я знаю, среди вас тоже есть хорошие люди. Наверное, даже и ты – хорошая женщина. Свёкор рассказал, что ты старалась сама похоронить Умара… Ты делала всё не по закону, но я понимаю, что хотела проводить его достойно, как это понимаешь… Джоруб глупый. Джоруб думает, что теперь, когда покойный ушёл, мне с тобой нечего делить. Очень глупый. Может, если бы покойный был жив, я могла бы с тобой примириться. Может, мы с тобой даже подругами бы стали. Но теперь, когда всё осталось как есть, когда ничего нельзя изменить, мне нет успокоения. Бог его из твоего дома забрал, не из моего, а потому покойный навсегда твоим остался…