Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть Страница 14

Однажды после уроков я собирала свои книги из-под парты и вдруг почувствовала что-то твердое. Я вынула сверток — оказалось, внутри был засохший ломоть хлеба. Я сразу же схватила его обеими руками и побежала в коридор, где меня ожидала Нина. Вместе мы съели твердый хлеб и пошли домой. С этих пор я всегда после уроков старалась последней выходить из класса, чтобы проверить все парты, не осталось ли что-нибудь съедобное. В школьном дворе, во время перерыва, я тоже искала хлеб. Иногда мне удавалось найти засохший кусок. Но я заметила, что, кроме меня, и другие дети искали то же.

Наше положение немного улучшилось на время, когда моя одноклассница, еврейка Дина, пришла к нам и попросила меня пойти с ней к ним. Дома ее мама сказала мне, чтобы я помогала ей делать домашние задания. За это я буду получать обед. Я, конечно, согласилась. Дина была красивая и хорошо одевалась. У нее была масса подруг, с которыми она всегда после школы играла во дворе. Я же приходила к ним каждый день и делала ее задания. Дина и не думала присутствовать при этом. Она предпочитала общество своих друзей. Ее мама, милая и приятная дама, всегда угощала меня обедом. Узнав, что у меня есть еще брат и две сестры, она заворачивала мне что-нибудь домой — вареное сало, хлеб или еще что-нибудь. А в школе Дина вела себя так, как будто меня не знает. На переменках она играла с другими и явно избегала меня. Сначала я обижалась, но потом мне стало все безразлично. Мне не нравилась эта школа. У меня не было здесь друзей. В свободное время я обычно стояла одна в углу и смотрела, как другие дети веселились.

Но однажды учительница заметила, что Дина сама не делает домашние задания. С тех пор прекратился и мой маленький источник пищи.

Весна уже подходила к концу, когда отец прислал нам деньги, чтобы мы ехали к нему в Запорожье, где он нашел себе работу. Мы продали последние остатки мебели — две кровати и стол. Упаковали, что осталось, и двинулись в путь.

В Запорожье жили также наши бабушка и дедушка, Марфа Савельевна и Илья Петрович. По просьбе отца они подыскали нам небольшую мазанку с двух комнат, которую отец и купил для нас. Место, где находились эти мазанки, называлось Первомайским поселком. Почему этот поселок так назывался, было совсем непонятно. Это название подходило бы лучше какому-нибудь новому жилому району, построенному в духе социализма и коммунизма. Вместо этого, на большой глиняной горе, расположенной в трех километрах от центра новой части города, возвышалась хаотическая масса глиняных мазанок и землянок — невероятных трущоб, напоминающих скорее всего какое-нибудь китайское селение, чем советский поселок нашей страны. Но самое интересное было то, что за этим чисто коммунистическим именем притаились подозрительные, в коммунистическом смысле я бы сказала даже «враждебные», элементы советской власти, место которым было, скорее, в Сибири: здесь были и раскулаченные, у которых власть все отобрала, как у моих бабушки и дедушки, здесь скрывались и те, которых преследовало еще правительство, бывшие фабриканты, помещики, когда-то богатые люди и менее богатые, — в общем, народ всяких сословий. Запорожье, как растущий промышленный город, предоставлял идеальную возможность многим скрыться от невзгод судьбы. Эта масса «враждебных элементов», скопившихся на глиняной горе, состояла из людей самых различных национальностей: здесь можно было встретить и греков, и татар, и евреев, украинцев, русских с далекого Севера. Этот пестрый сбор людей чаще всего бросался в глаза в центре поселка, у фонтана, откуда все носили воду (канализации в землянках не было). Конечно, не обходилось и без ссор у фонтана. Ссорились чаще женщины. Самые задиристые были татарки. Их никто не любил. Высокие, темные и тонкие, как старые лошади, с длинными волосами и грязноватые на вид, они ссорились с особой яростью. Они таскали друг друга за волосы, разрывая друг другу блузки, плевались, при чем глаза их горели, как угли. Все это кончалось только тогда, когда несколько сильных мужчин разгоняли их в стороны. Эти ссоры женщин являлись своего рода развлечением на поселке. Вокруг фонтана всегда толпилось много людей — детей и взрослых. Там всегда что-то случалось, оттуда приносили новости о разных событиях, о них говорили дома, — в общем, жизнь на поселке никогда не была скучной.

Но были и более приятные стороны жизни. На нашем поселке жила одна из самых красивых девушек — стройная, темноволосая еврейка Сара. Все мужчины тайно желали с ней встречи, но Сара ни на кого не обращала внимания. Когда она проходила через поселок, везде можно было слышать шепот:

— Сара, Сара идет!

И все бросались или на двор, или к окну, чтобы ее увидеть. Но она была горда и неприступна. Ее отец, старик-еврей, продавец в продовольственном магазине поселка, строго оберегал ее от всяких неприятных случайностей.

Деревья и цветы были редкостью на поселке. Но Илья Петрович ухитрился посадить у себя в крошечном дворике несколько подсолнухов и пару кустов картофеля. Свою мазанку он огородил высоким забором из досок, так что она напоминала маленький кораблик. И, как на корабле, на крыше из-под навеса дымила большая труба летней кухни. Почти весь дворик был под навесом, как палуба парохода. Здесь был использован каждый сантиметр. Везде было чисто и уютно. Под навесом был деревянный стол и лавки, где часто сидели друзья бабушки и дедушки и пили летом чай. Несмотря на бедность и примитивность, здесь было очень приятно. По сравнению с этим маленьким миром, где чувствовались тишина и покой, наша мазанка была голой и некрасивой. Илья Петрович смастерил нам стол и две скамьи, которые мы поставили в комнату. Несколько меховых ковриков и одеял составляли наш ночлег. Только бабушка Мария, как самая старшая в семье, спала на узкой кроватке в кухне. Отец жил в старой части города, далеко от нас и приезжал только в конце недели на пару дней. Кроме того, он часто был по работе в отъезде. Оказалось также, что его работа не была постоянной, а только временной, и денег, которые он зарабатывал, не хватало нам всем на питание. Был все еще голод, продукты были дорогие, и здесь мы тоже нередко шли спать голодными. Но опять-таки, больше всех страдала бабушка Мария. Она часто отдавала свою порцию еды нам, детям. Иногда мы шли к бабушке Марфе и приносили оттуда остатки их обеда и вообще все, что они могли оторвать от себя.

Через реку от нас, на правом берегу Днепра, жил дядя Костя, наш дальний родственник. Он был женат на сестре жены маминого брата, дяди Мити, который проживал в Киеве. Дядя Костя был директором больницы в Запорожье и, конечно, принадлежал к привилегированному классу. У него была своя дача за городом и большой сад. У него также была машина с шофером. Он жил на даче со своими родителями, милыми стариками, с женой Евгенией и сыном моих лет, Колей. Его жена была тихопомешанной. Иногда бабушка Марфа брала меня с собой к ним в гости. Тогда я игралась с его сыном.