Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть Страница 15

— Почему тетя Евгения такая? — спросила я маму после моего первого визита к ним.

— Бедняжка, не могла перенести революционные годы, — ответила мама. — Раньше она была очень богатой. Когда у нее все отобрали, она стала немного ненормальной.

Мне казалось тогда непонятным то, что из-за богатства можно потерять ум. Но тетя Евгения была «тихопомешанной», как ее называли, и поэтому она находилась дома, а не в официальной лечебнице.

Бабушка Мария стал еще печальнее в Запорожье. Она все жаловалась на то, что она «никому не нужна», и вечно молилась Богу, чтобы он принял ее к себе. Ей, конечно, и здесь не хватало хозяйства: животных, за которыми она могла бы ухаживать, сада, реки, куда она любила ходить собирать дрова. Правда, она иногда ходила к Днепру, но возвращалась всегда без дров. Ходить гулять, ничего не делая, она не могла. Единственным ее утешением была младшая сестра Клава, которую она всегда нянчила. Мы все ходили в школу и больше не стояли с ней перед иконами и не молились Богу все вместе, как раньше. И она теперь чувствовала себя лишней. Однажды после ее молитвы я заметила, как у бабушки по щекам катятся слезы.

— Бабушка, почему ты плачешь? — спросила я.

— Я хочу, чтобы Бог меня принял к себе, — ответила она. — Но он не хочет и не хочет. Вероятно, согрешила я. — Она верила в то, что только грешные люди живут долго, а праведных Бог забирает к себе рано. Когда я пишу теперь эти строки, мне невольно вспоминаются сталинские времена, когда люди не жили, а мучились. И мне кажется, что философия моей бабушки в то время была правильной.

— Если бы мне хоть разок еще увидеть Федю, — часто говорила она, — тогда можно и помирать.

И она просила маму написать дяде Феде, чтобы он приехал. А когда однажды пришло от него письмо, и он писал, что не сможет приехать, я видела, как лицо бабушки вытянулось и стало печальным. А большие серые глаза наполнились слезами, которые тихо катились по ее щекам. На одной щеке у нее возле носа была крошечная дырочка, диаметром с иголку. Однажды я спросила ее, почему у нее дырочка. Она ответила:

— Это от Бога.

По ее мнению, все было от Бога.

— Верьте, детки, в Бога. Он за все спросит у вас ответа, — говорила она часто.

— А почему других Бог не наказывает, — спрашивал опять Иван.

— Все только до времени. Придет пора, и Бог его накажет, — отвечала она.

И опять она рассказывала нам историю неверующего, на которого свалился кирпич, когда он проходил мимо церкви. При этом ее серьезные глаза задумчиво глядели на нас и мы тоже задумывались над ее странными рассказами. Эти рассказы всегда производили на нас сильное впечатление, несмотря на то, что нам в школе говорили другие вещи о Боге. Бабушка внушала нам чувство уважения и страха перед всесильным и невидимым Богом. Но она также учила нас быть честными и справедливыми в жизни.

Итак, Запорожье не очень улучшило наше положение. Может, самым хорошим было то, что мы жили недалеко от бабушки Марфы и Ильи Петровича. Кроме того, моя малярия почти совсем прекратилась здесь. Но в первый же год малярией заболели младшая сестра Клава и бабушка Мария. Клава проболела несколько месяцев и выздоровела. Но бабушка все больше и больше слабела, и скоро совсем перестала вставать с постели. Она тихо молилась Богу, а со временем совсем затихла. Мама вливала ей в рот чайной ложкой молочко. И однажды вечером она нас позвала к себе и сказала:

— Идите к бабушке в кухню и попросите у нее прощения за непослушание. Сегодня ночью она, вероятно, умрет.

Мы все замолчали. «Умрет!» — как часто мы слышали это слово, которое всегда было связано с плачем и печалью. Но сама смерть для нас была чем-то загадочным, далеким и таинственным. Никто из наших близких не умер, и никто из нас, детей, не видел близко мертвеца. Хотя бабушка часто говорила о смерти, это звучало так отдаленно, как будто никого из нас не касалось. А теперь нам сделалось страшно, потому что эта смерть пришла к нам в дом. Мы молча стояли вокруг мамы, и никто первым не решался идти к бабушке.

— Нина, — говорит мама, — иди ты первой, бабушка тебя любила больше всех.

Наклоня голову, Нина вошла к бабушке в кухню. Дверь была приоткрыта, и мы слыхали, как Нина сказала:

— Прости меня, моя дорогая, милая бабушка, за все, что я тебе плохого сделала. Пусть Бог тебя с миром примет к себе.

После Нины вошел Иван. Он прошептал что-то, что мы не могли расслышать. Потом подошла я к бабушкиной постели. От невероятного страха и смущения я не знала, что говорить. Мне кажется, что я прошептала, чтобы бабушка меня простила, но я была абсолютно уверена в том, что бабушка меня не простит, — я была очень дерзкой и непослушной. А бабушка уже не смотрела на меня. Ее взгляд был уже обращен вдаль, вероятно, к небесам.

Бабушка умерла на первый день Пасхи.

— Счастливая женщина, — говорили соседи.

В народе было поверье, что тот, кто умирает на Пасху, попадает прямо в рай. Если кто заслужил рай, то это моя бабушка Мария. Конечно, она тоже хотела умереть. Но я верю, что она умерла потому, что был голод и она ослабела. Кроме этого, вырванная из родного сельского окружения, она чувствовала себя в этой тесной городской жизни лишней, никому больше не нужной, бесполезной. А могла ведь жить еще долго. Кроме малярии, она никогда ничем не болела. Она была всегда в движении, ее тело было гибким и стройным, как у девушки, лицо красивое, хотя и в морщинках.

Ее похоронили на третий день Пасхи. Печальным был и последний путь: только немного людей, главным образом соседи, провожали ее на пути до кладбища. Но кладбище было далеко на краю города и только отец поехал за ее гробом до конца. Много лет спустя, уже взрослой девушкой, я навестила Запорожье опять и захотела посетить ее могилу. Но там уже никого не было, кто мог бы сказать, где она. Отец, единственный, кто знал, находился далеко, в холодных лесах Сибири.

Мы переезжаем опять

Вскоре после смерти бабушки отец получил новую работу в другом городе. И опять мы упаковали вещи, если их можно было назвать вещами, и поехали на станцию к поезду. Голод был еще в самом разгаре. На станции была масса народу. Многие люди были пухлые и не могли двигаться от слабости. Везде шныряли воры и разбойники, рыская за добычей, и станции были их излюбленным местом. Нередко даже днем они шайками нападали на пассажиров, хватали все, что только могли схватить, и быстро скрывались. Чемоданы и узлы нельзя было выпускать из рук. Государственные власти ничего с ними не могли сделать. Эти шайки были хорошо организованы. Они скрывались в лесах, куда в это время люди боялись ходить, и оттуда действовали. Даже милиция их боялась. Они были настолько смелыми, что грабили даже торгсины, которые очень тщательно охранялись властями. Торгсины — торговые синдикаты — это специальные магазины, где можно было купить все, чего душа желает, но только за иностранную валюту, золото, драгоценные камни и прочие редкие металлы. Помню, как однажды мы с дедушкой пошли в один торгсин. Он понес бабушкину золотую брошку менять на продукты. В то время как дедушка договаривался насчет цены, я смотрела через стекло, где на прилавках были разложены самые невероятные вещи: белая мука, хлеб, сахар, рис, колбаса, шоколад и разные сушеные фрукты, все, чего мы уже давно не видели. Но кто мог себе все это позволить? Первыми потребителями этих товаров были иностранцы, которых советское правительство пригласило на работы: разные специалисты, архитекторы, инженеры, машиностроители, дипломаты. На их деньги они, конечно, могли все купить. Кроме того, и все, кто имел драгоценные вещи, могли обменять их здесь на продукты. Путем торгсинов государство выжимало из жителей все «остатки роскоши», как выражался мой дедушка. Чтобы не умереть с голоду, люди поневоле приносили сюда все семейные ценности, которые, может, иногда передавались из поколения в поколение. А на дворе, перед витринами, часто можно было видеть группы школьников. Плотно прижав носы к стеклу, они жадно смотрели на разложенные там продукты, пока всех их не разгонял милиционер. Мне кажется, что именно в это время и создались разные «блатные» песенки, которые стали так популярны в Советском Союзе даже и много лет спустя. Особенно любимой была в то время песня о Мурке. В этой песне говорилось о красивой девушке, по имени Мурка, которая стал предводительницей одной из самых опасных банд. Днем, элегантная и красивая, она расхаживала по городу, намечая цели для набегов. А ночью ее отряды очищали банки, магазины, дома. Иногда она ездила в поезде первым классом, заводя знакомства с видными партийными деятелями. Плененные ее красотой, они часто рассказывали ей, где живут, куда и откуда едут, давали ей адреса. Эта операция была особенно популярной на пути Москва — Крым или Кавказ, куда ездили в отпуск или в дома отдыха. Приехав домой, эти видные партийные деятели часто находили свои квартиры «очищенными». Многие и не подозревали, что это было делом их очаровательной спутницы.