Эллиот Рузвельт - Его глазами Страница 15

В своих записях, относящихся к первым дням пребывания на аэродроме Келли, по возвращении в Соединенные Штаты я нахожу почти на каждой странице замечания о благодушном настроении, с которым приходилось сталкиваться повсюду. Это настроение не могло не поразить меня — человека, вернувшегося после выполнения задания за океаном; я уверен в том, что оно поражало всякого, кто возвращался в то время из поездок в Англию; впрочем, пожалуй, мне не следовало так удивляться. Однако, когда мои друзья говорили (это случилось трижды), что мне пора снять военную форму, что я уже провел в армии законный год и упускаю широкие возможности использовать улучшившуюся рыночную конъюнктуру, я сначала вступал в спор, затем стал недоумевать, откуда берется такая дубовая бесчувственность ко всему, что происходит в мире, и, наконец, ушел в себя и перестал вести разговоры на эту тему. В сентябре и октябре 1941 г. такие споры были бесполезны. Кроме того, я имел представление об истоках подобной безмятежности, и мои соображения никого не поразят новизной. Ее питали крупнейшие американские газеты: «Чикаго трибюн», газеты Херста, нью-йоркская «Дейли ньюс», вашингтонская «Таймс-Геральд» и газеты треста Скриппс-Говарда. То многоголосым хором, то в унисон они пели обольстительную песнь сирены, призывая к безразличию, самодовольству, бездеятельности. Если этот сладкозвучный хор отражал настроение народа, это значило, что газеты забыли о своей обязанности нести народу свет и знание. Если же издатели газет считали, что выполняют свою обязанность, то их представление о свете и знании заслуживало весьма нелестной характеристики.

В первое воскресенье декабря я получил разрешение навестить свою семью, жившую на ферме у Форт Уорт. Через несколько дней (если бы все прошло гладко) я должен был окончить штурманскую школу; я, конечно, не знал, куда буду назначен, и поэтому хотел провести день-другой дома со своими детьми.

В воскресенье я встал поздно и сразу после завтрака уехал кататься верхом. Когда я вернулся домой часа в три дня, жена сообщила мне, что Гарри Хэтчинсон и Джин Кэйгл звонили мне с радиостанции. Я решил, что они просто собирались поговорить со мной о делах, прежде чем я вернусь в Сан-Антонио, а вести деловые разговоры мне не хотелось. Кто-то из детей включил радио, чтобы послушать музыку, и тут я понял, почему Гарри и Джин звонили мне. По радио передавался приказ, гласивший, что все офицеры и солдаты должны немедленно явиться в свои части.

Все заговорили сразу, перебивая друг друга. Я поспешно сменил штатский костюм на военную форму и позвонил по телефону адъютанту на аэродром Келли; тот посоветовал мне вернуться сейчас же в лагерь на машине. Мне оставалось лишь строить самые невероятные догадки и отвечать на вопросы детей — что такое Пирл Харбор и где он находится? Машина подъехала к крыльцу, я поспешно попрощался и отправился на юг.

По дороге в Сан-Антонио я обогнал сотни военнослужащих, добиравшихся до своих лагерей с попутными машинами. В свою машину я посадил четверых одного из Массачузетса, одного из Восточного Техаса, одного из Западного Техаса и говорившего нараспев юнца из Северной Каролины.

На аэродроме Келли все волновались и недоумевали, как и я. С каждым часом появлялись все более невероятные слухи. Зарегистрировавшись и явившись к адъютанту и к дежурному офицеру, я отправился на квартиру, которую снимал близ аэродрома, и заказал телефонный разговор с отцом. Нас соединили только через два часа, а мое волнение нарастало с каждой минутой. Наконец, раздался звонок, и я взял трубку. Мне ответила главная телефонистка Белого Дома мисс Хэкмейстер.

— Алло?

— Капитан Эллиот?

— Алло, Хэки… Отец занят?

— Я вас сейчас соединю. Я только хотела убедиться в том, что это вы.

После короткой паузы я услышал голос отца:

— Эллиот?

— Алло, папа! — Мне приходилось почти кричать.

— Как поживаешь, сын?

— Я? Превосходно. Как ты?

— Я… очень занят, конечно.

— Какие новости, папа?

— Новости? Конечно, дела довольно серьезные… А что слышно у тебя?

— У меня?

— Да. Что у вас там говорят?

— Ну… говорят, что всех нас отправят завтра… что всем эскадрильям будет приказано вылететь на Филиппины.

— Да?

— А недавно мы слышали, что в Мексике высадился японский десант и что в любой момент можно ожидать нападения на техасские авиабазы.

— Вот как!

— Затем рассказывали, что японцы готовят экспедиционную колонну пехоты, которая вторгнется в Техас или Калифорнию через мексиканскую границу…

Я услышал восклицание отца, свидетельствовавшее о том, что он слушает меня с интересом.

— Ладно, — сказал он, — если ты еще что-нибудь услышишь, дай мне знать, хорошо?

— Конечно, конечно! Как только я…

В телефоне щелкнуло: он положил трубку; я сделал то же самое и вскочил…

Как?! Что же произошло? Я звонил ему, чтобы узнать новости, а кончилось тем, что я рассказывал ему…

И он хочет, чтобы я сообщил ему, если узнаю что-нибудь новое… Ему Главнокомандующему и вождю.

Я вздохнул и пошел спать.

Нападение на Пирл Харбор не изменило программы занятий в штурманской группе вплоть до назначенного дня выпуска. Я получил назначение в 6-ю разведывательную эскадрилью, стоявшую на Западном побережье; штаб ее был расположен в пустыне у сухого озера Мюрок, близ Ланкастера в Калифорнии. Мы несли патрульную службу над Тихим океаном. Я прослужил сперва в 6-й, потом во 2-й эскадрильях до конца января; затем я внезапно получил секретное предписание явиться к командиру 1-й картографической группы на аэродром Боллинг в Вашингтоне.

Этот приказ и характер моего нового назначения были окружены такой тайной, что у меня возникли самые радужные надежды. Не иначе, как что-нибудь очень крупное и важное. Наверняка какое-нибудь задание за океаном…

И действительно, это оказалось назначением за океан, но когда я узнал, в чем оно состояло, меня слегка покоробило. Оно носило условное обозначение «Устарелое предприятие» и представлялось мне таким скучным, что, на мой взгляд, оно не только устарело, а вообще никуда не годилось. Мне и еще одному штурману поручалось вести воздушную разведку и аэрофотосъемку обширных районов Северной Африки. Африки!

Перед самым отъездом у меня была беседа с отцом — одна из наших обычных бесед между завтраком и началом его рабочего дня; я поделился с ним своим разочарованием по поводу этого якобы «чрезвычайного» задания. Задание было, конечно, сверхсекретным, но я считал возможным, что главнокомандующий уже осведомлен о нем.