Елена Первушина - Тургенев и Виардо. Я все еще люблю… Страница 15

Ваш И. T

N.B. Жан, прозванный Дианой де Пуатье или Прекрасной Джокондой, стал, наконец, Пьером или Перрико, Квазимодо из Бри. Какая удача! Ах! ну и грязно же в парке!!!

N.B. Посылаем вам сирени – как обещали.

N.B. Я уже подрался с маленьким петухом; Флора стала чем-то вроде белого, очень мохнатого, медведя. Кирасир потеет до седьмого неба (стиль Магомета). Говорят, что из-за него свертываются все сыры в окрестности: Бри становится Рокфором.

P.S. 2 часа – Гуно только что получил еще одно письмо от вас. Он очень рад. Мы с м-ль Кокотт благодарим вас за добрую память.

Среда, 21 июня 1850. Париж

Добрый день, моя дорогая и добрая госпожа Виардо. Да благословит вас Бог и да охранит каждое мгновение вашей жизни. Увы, да – я уезжаю во вторник. Двадцать четыре часа размышлений только укрепили меня в моем решении. Я обещал вам, что сегодня напишу более подробное письмо, но зачем? Вам достаточно будет знать, что отложить мой отъезд невозможно; как вы хорошо понимаете, я никогда не принял бы такого решения без очень веских причин. Я уезжаю – но с какой печалью в душе, с какой тяжестью на сердце!

Ну, не надо больше об этом думать, – и, однако, я не могу говорить ни о чем ином. Этим я смогу заняться и вернувшись в Россию, но здесь, сейчас, это для меня невозможно… Сегодня я написал доброму Гуно и всем обитателям Куртавнеля, того дорогого Куртавнеля, который кажется мне теперь прекраснейшим местом на земле и память о котором я сохраню, пока буду жив. Когда я вновь его увижу? Когда я вновь увижу вас? Надо надеяться – не слишком поздно.

Когда-то вы показывали мне арию, сочиненную в ранней молодости вашей сестрой на слова Метастазио: «Ессо il uni’iero istan te»[27]. Помню, что она поразила меня, словно печальное предчувствие. Вот уже несколько дней, как эти слова не выходят у меня из головы. Addio, addio[28]. И вот это слово addio пробуждает во мне другое воспоминание: во время карнавала 1840 года я находился в Риме. Я шел по маленькой, уединенной улице, как вдруг на пороге одного из домов увидел красивую девушку в одежде крестьянки из Альбано, которая держала за руку мужчину, закутанного в коричневый плащ, и, заливаясь слезами, говорила ему: «Addio, addio». Она произносила это таким проникновенным, таким чистым и в то же время таким грустным голосом, что звук его остался в моих ушах, и мне кажется, что я слышу его и сейчас. He знаю, зачем я все это вам рассказываю. Addio!

У нас с Гуно теперь по два ваших дагерротипа. Ha моем глаза смотрят, как живые. Я очень доволен, что он у меня есть…

A доброго Виардо целую в обе щеки. Диана не увидится с Сидом![29] Бедняжка, в России ей будет очень холодно, – так же, как и ее хозяину.

Вы ведь на меня не сердитесь, что я пишу вам такие короткие письма? Видите ли – я не желаю вас огорчать, а русская пословица гласит, что больше всего говорят о том, что болит. Завтра мы получим известия о вчерашнем представлении. Надеюсь, они будут превосходными. Я весь вечер думал о вас. Ho когда же я о вас не думаю?

Ах! дайте мне ваши руки, мои добрые друзья. Чтобы я мог пожать их крепко, очень крепко! Буду писать вам каждый день до самого отъезда и потом тоже…

Прощайте. Да хранит вас денно и нощно бог. Будьте счастливы, благословенны, веселы, довольны и здоровы. Я же остаюсь навсегда ваш

И. Тургенев.

P.S. Будьте счастливы – вот моя постоянная молитва.

Полина и Луи Виардо – Тургеневу

Между 2(15) и 8 (20) июня 1850. Лондон.

Дорогой добрый Тургенев!

Я хотела сегодня много написать вам, но ваше письмо подкосило меня. Вы уезжаете? Это столь удручающее меня печальное известие, тем не менее, не совсем неожиданно. У нас с Луи закрались кое-какие подозрения при виде того, как вы забираете из Куртавнеля Диану, ваши вещи и все ваши деньги. Ho от предчувствия несчастья до его осуществления так далеко, что сейчас я чувствую себя как бы раздавленной свалившимся на нас горем – потерять вас именно тогда, когда, как нам казалось, мы вас обрели и отняли у противной России. Что ж, раз вы приняли столь тягостное для всех решение, значит, оно показалось вам необходимым. Уезжайте же, но с твердым намерением возвратиться, а следовательно – уладить ваши тамошние дела.

Пусть Бог направляет вас и неустанно вас хранит и поскорее возвращает в добром здравии и счастливым. Вы найдете своих друзей такими же, какими оставляете. Нет, еще лучше – поскольку они будут любить вас еще больше, ведь ваше отсутствие заставит их страдать. Уступаю перо Луи, который тоже хочет сказать, что любит вас от всего сердца. Вам это хорошо известно, но все равно произносить эти слова столь же приятно, как и слышать. Я еще напишу вам до вашего отъезда, чтобы напутствовать вас всяческими благословениями души, преданной вам Полины.

4 ч. Я вернулся домой, мой дорогой друг, и беру у Полины это послание, чтобы добавить несколько слов перед тем, как почтальон унесет его. Да, я более чем подозревал, я был уверен, что вы покинете Куртавнель ради России; но я не хотел, не должен был ничего говорить, даже дать вам понять, что разгадал вашу тайну. Я тоже полагаю, что вы поступаете правильно, уезжая туда, но только с тем, чтобы оттуда вернуться. Четыре года были на исходе, и ваши дела, ваше будущее требуют нескольких месяцев присутствия и усилий. Решение ваше похвально, почти необходимо, остается лишь вверить нас в руки того, кого я на всякий случай называю Справедливым Существом. Из опасения лишиться этого имени оно должно вам покровительствовать. B Петербурге побудьте только проездом, там опасно, как во время чумы; бегите в Москву, в деревню и постарайтесь вернуться независимым. Раз уж, как я полагаю, время для исполнения призвания еще не настало.

И пусть Диана поможет вам испытать несколько радостных мгновений.

Понедельник, 24 июня 1850. Париж

Ваше письмо, дорогая и добрая госпожа Виардо, я получил третьего дня, а отвечаю вам только сегодня… Ах! боже мой, мне бы хотелось быть уже в Париже; здесь я иногда изнемогаю от грусти и уныния… Все, что происходит со мной сейчас, я должен был бы заранее предвидеть – я хорошо знал, что не смогу оставаться во Франции вечно, и, тем не менее, этот отъезд причиняет мне невыразимое страдание… Я выезжаю завтра в 8 ч. вечера; прежде чем отправиться в путь, я напишу вам еще раз. Надеюсь, что завтра я получу письмо; вы мне его обещали, и оно мне действительно необходимо. Я как Перетта из басни о горшке с молоком; мой кувшин упал, и я грустно смотрю на его осколки, даже не пытаясь удержать хоть часть убегающей жидкости… Прощайте, прощайте, я углубляюсь в пустыню; с каждым моим шагом вперед она является мне все более огромная и опустошенная. Прощайте. Да хранит вас Бог и о вас печется!