Анатолий Черняев - Совместный исход. 1976 Страница 15

К тому же - демократия! Вообще-то рабочие говорят, что им все равно - все, мол, одинаковы, когда у власти: коммунисты, фашисты, социал-демократы, христианские демократы, свободные демократы. Но мы, мол, предпочитаем, когда можно говорить что вздумается.

Я отпарировал - а почему они думают, что у нас рабочий не может говорить, что думает? Сахаров ведь не рабочий. И то, что он хочет говорить - рабочему не нужно, он презирает сахаровский треп, рабочий, как и у вас, реалист. Ребята молчат. Им как-то не приходило в голову провести разницу между рабочим и Сахаровым.

Я их спрашиваю: а вы-то в дискуссиях со своими «коллегами» (так они называют беспартийных рабочих, с которыми рядом в цеху) чувствуете себя достаточно вооруженными, аргументов у вас хватает?

Молчат. Потом один говорит: да что там! Аргументов, которые у нас есть, и тех не хотят выслушать до конца. Если, говорят, там (!) так хорошо, чего ж ты, мол, не едешь в «свою» ГДР?! Добиться, чтоб они читали «Унзере цайт» (газета компартии) очень не просто. Один рассказывает: я выписываю экземпляра два «Унзере цайт», один оставляю вечером на рабочем месте соседа. Он приходит утром и выбрасывает газету. И не потому, что это «Унзере цайт», а потому, что это явно не спортивная, не бульварная, не сексуальная газета. И ему некогда ею заниматься. Или сохранит до вечера, чтоб завернуть в нее что-нибудь.

Другой: я, говорит, придумал такой трюк, - оставляю номер в уборной. Там «от нечего делать», глядишь, кто-нибудь и посмотрит. И, знаете, - получилось. Через две недели стали подходить и спрашивать, нет ли у меня «твоей Унзере цайт»?

Брошюры АПН?.. Да это же невозможно читать. Это просто не по-немецки написано. Мертвым языком. И непонятно про что. Одно только можно ясно видеть: в Советском Союзе все лучше, чем где бы то ни было. А рабочий хочет конкретных фактов. Если же факты приводят, то получается - в том, что рабочего интересует, - совсем у вас не лучше.

Советские заказы - это да! Вот, когда приходят на ремонт в доки ваши суда, тут у нас, коммунистов, праздник. Никто не может рта раскрыть - ведь это работа! Но и на это рабочие смотрят только с этой, и никакой другой, позиции.

Один парень из присутствующих был в Советском Союзе (с поездом дружбы). Говорит, что он поэтому в выгодной позиции: когда меня начинают прижимать антисоветскими фактами, я говорю: ты откуда эти «факты» взял? Из «Die Welt»? А я там был. Сам все видел. И все твои «факты» - брехня. Хотя (добавляет, смущенно улыбаясь) совсем не все «факты» неправда, к сожалению. Но я, разумеется, об этом молчу.

Понравились мне эти ребята. У них от пребывания в партии - никакой корысти. «Чистая идея». И сколько сил, сколько работы мысли и времени (при всех соблазнах вокруг) они должны тратить, чтобы каждодневно, в обстановке подозрительности, насмешек, а то и прямой враждебности, держаться за свое, убеждать, спорить, настаивать.

И их человеческие качества не остаются незамеченными. Нас, говорят, охотно избирают в производственные советы, делегатами для переговоров с администрацией, на профдолжности. Но, когда речь заходит о муниципальных выборах, т.е. когда рабочим приходится делать выбор «с учетом политики», они редко отдают голоса коммунистам (тем же самым). А уж о парламентских выборах и говорить нечего, тут коммуниста никто не предпочтет. Тут он уже не данный конкретный Ганс или Гельмут, хороший парень и верный друг. Тут - за его спиной маячит «Москва».

В грустном настроении я уходил с этой беседы.

24 апреля 76 г.

В Гамбурге был обед на «рыбной набережной». У нас обед со знатными гостями обычно обставляется, как нечто из ряда вон, как «событие». У них обед есть обед. На этот раз я, например, сидел за столом с шоферами, так как мы чуть опоздали и все остальные места уже были заняты.

А за день до этого отправились в порт, где уже собрались Герберт Мис (председатель партии), Готье (зам. председателя), секретари ЦК Карл-Гейнц Шрёдер, Вилли Гернс и др. Погрузились на баркас и поплыли вдоль доков и причалов, приветствуя, между прочим, советские корабли: матросы сверху подозрительно отмахивали в ответ, - что это, мол, за пьяная компашка?! И в самом деле: только влезли - начался пивной и водочный шум, причем заводилой выступал Мис. Выволокли корзину с тельмановками (фуражками) - примерка, обмены, фотографирование.

Я подошел к Шредеру (один из секретарей ЦК ГПК). Говорю: «Карл-Хайнц, через три часа мне выступать, посмотри мой текст, вычеркни все, что не годится, да и по объему он больше, чем предусмотрено, сократи, как считаешь нужным». Вместе с Гернсом, другим членом руководства ГКП, и Рыкиным они уединились в дальнем углу палубы и под гвалт остальных углубились в чтение. Прошло минут 50. Рыкин подходит ко мне. Они, говорит, в смятении. Не знают, что убирать. Впечатление колоссальное. От КПСС они не ожидали такого «неказенного» текста. Потом, смотрю, оба подскочили к Мису, что-то наперебой возбужденно говорят. Подошли ко мне: всякие слова и восторги, хлопают по спине. Договорились, говорят, чтоб тебе не 15, а 25 минут дать - жалко выбрасывать хоть строчку, а опубликуем полностью.

Главное мероприятие проходило в «Народном доме». Народу было полно, в основном молодежь. Милые, с умными красивыми лицами мальчишки и девчонки, очень непосредственные и заинтересованные, некоторые сидели прямо на полу между сценой и первыми рядами.

Зал, рассчитанный человек на 500, был забит до отказа, в проходах и по стенам стояли люди. Ян Веннике, гамбургский секретарь обкома, открыл собрание. Я сидел в президиуме рядом с Мисом, тут же - представитель СЕПГ, от ФКП директор Института Тореза Бюрль, секретарь компартии Дании Христиансен и другие. При объявлении иностранных гостей зал бурно приветствует КПСС, так себе СЕПГ, французов - нормально, датчанина - тепло.

Доклад Миса. Очень громкий, полемический в отношении своих социал-демократов, разъясняет задачи только что прошедшего в Бонне съезда ГКП.

Мне дали слово после перерыва. Я сказал несколько слов приветствия по-русски. Рядом со мной на трибуне стоял Герман Гюнтер, партийный секретарь одного из гамбургских районов. Он хороший оратор и его назначили произнести мой текст по-немецки. Перед этим с немецкой основательностью он изучил его, даже потренировался наедине вслух - со всеми моими акцентами. И начал громко и наступательно произносить написанное мной: о потрясении 1941 года, о разочаровании в немцах, которых после революции считали самыми близкими нам, о Тельмане и ГКП - без которых трудно было бы залечить прошлое, о великом немецком народе, о благородстве и силе духа немецкого рабочего движения - качествах, кристаллизовавшихся в личности Тельмана...

Стояла напряженная тишина, изредка прорывавшаяся порывами аплодисментов. Когда речь пошла о современных делах, о новом и старом интернационализме, о том, что КПСС не нужна никакая гегемония и проч., аудитория точно и живо реагировала на каждый такой пассаж. Я поразился, как хорошо улавливался подтекст. А когда под конец - о могиле советского солдата Маслова, который погиб, рванувшись на штурм тюрьмы в Бауцене, где, считалось, еще находится живой Тельман, все повскакивали с мест. Долго не могли успокоиться и утихнуть, чтобы дать мне закончить.