Андрей Громыко - Памятное. Новые горизонты. Книга 1 Страница 16

Такое отношение со стороны старших по возрасту людей придавало нам еще больше энергии.

«Партия жива, с ней и будем жить»

Что касается общего взгляда на мир, на духовную жизнь человека, то до тех пор, пока в мои руки не стала попадать революционная литература, выпущенная после 1917–1918 годов, стройных воззрений в голове не было. Но какие-то их ростки созревали. Например, едет по селам священник Волтовский на подводе. Крестьяне выносят ему кто что может – преимущественно зерно или крупу. Сам он в дома не заходил, соблюдал «достоинство». Наблюдая все это, я задавал себе вопрос: «Если священник проповедует Бога, то и Бог должен помогать ему?» Но ведь не помогает почему-то. Значит, делал я вывод, скорее всего, Бога нет вообще! Взрослые эту больную тему в разговорах не затрагивали. Выслушивая вопросы, они, по обыкновению, отмахивались, как от надоедливой мухи.

Могу сказать одно: неосознанный материализм уже засел в головах мальчишек. Вот почему я, в тринадцать лет став комсомольцем, и некоторые мои друзья, тоже комсомольцы, уже выступали с докладами на антирелигиозные темы перед жителями села. Хорошо помню, как некоторые пожилые крестьянки, узнав, что в такой-то избе проходит комсомольское собрание и на нем один из комсомольцев делает доклад о том, будто Бога нет, проходя мимо, крестились.

С удовольствием вспоминаю, что никогда ни отец с матерью, ни другие родные и близкие не упрекали меня за антирелигиозные убеждения, хотя не все разделяли их.

Здесь стоит упомянуть о том, как мы, подростки, решили проявить себя на поприще искусства. После революции появилось немало разных брошюр, в которых публиковались и пьесы. В них отражался дух революционных событий, происходивших в стране после Великого Октября.

Мы набрели на пьесу, в которой в открытой форме сталкивались революционные идеи с идеями контрреволюции, ощущалось бурное время Гражданской войны.

Названия пьесы я уже не помню, но ее содержание засело в сознании. Главными персонажами в ней были «красный командир» и «офицер-белогвардеец». Между ними и происходил на сцене жестокий спор.

А как же быть с актерами?

Подобрали боевого парнишку, отчаянного по характеру, звали его Иван. Ему поручили роль «белого офицера».

Кто должен быть «красным командиром»? Мои друзья в один голос сказали:

– Андрей. Доклады делает, так пусть и сразится с «белым офицером».

Я не отказывался. Это доверие мне импонировало.

Были в пьесе и другие персонажи, но они не занимали видного места.

С жаром мы проводили репетиции. Помещение предоставила школа. В ее зале вполне могло поместиться человек сто – сто пятьдесят.

Костюмов и вообще необходимого театрального реквизита у нас не было никакого. Поэтому на сцену мы вышли в той же обычной одежде, в которой ходили дома. Старались только, чтобы она не оказалась рваной: все же предстояло выступать на сцене! «Белому офицеру» сделали что-то похожее на погоны. Он часто искоса посматривал на них, чтобы проверить, как они выглядят и не свалились ли с плеч. Но главным атрибутом его костюма были новые сапоги, которые он постарался начистить до блеска. Как-никак «офицер»! А у меня, наоборот, сапоги были поношенные, хотя и добротные, «настоящие пролетарские», как мы их называли. Еще и с металлическими подковками на каблуках. Да и всю мою одежду мы старались сделать с виду более скромной, но все же достойной – ведь носил ее «красный командир». На наших поясах висели настоящие кобуры, но пустые, без револьверов.

По ходу пьесы «красный командир» должен был проявлять храбрость, учитывая, что еще неизвестно, как будет вести себя «белый офицер».

Завязался спор. «Белый офицер», разумеется, защищал богатых. О бедных он говорил так:

– Ведь кто-то должен работать? Должен – и все тут! Вот пусть и работают люди на заводах, на фабриках, на полях, строят дороги, гоняют по рекам плоты. А другие люди должны всем руководить, в том числе и теми, кто работает.

В этом и состояла философия «белого офицера» Вовы – так именовался персонаж.

«Красный командир» возражал против того, чтобы всем руководили богатые, эксплуататоры.

– Все люди должны быть равными, – говорил он. – Все должны работать. Для этого и делали революцию рабочие и крестьяне во главе с Лениным.

Такую философию решительно отстаивал «красный командир» Кеша.

Другие персонажи осторожно вмешивались в спор и тоже делились на две группы, причем группа «красных» была более многочисленной.

Положенные слова «актеры» выучить как следует не успели. Посадили в углу под сцену суфлера. Его специально предупредили, чтобы свои обязанности исполнял честно. Но так как он разместился неудобно, то мы часто не могли его расслышать. Поэтому порой импровизировали, подбирая в этих случаях самые крепкие слова, хотя и соблюдали меру, чтобы не вызвать протесты взрослых зрителей. Кстати, среди них находилась и моя мать. Суфлер тоже старался вовсю. Говорил он порой громко, чтобы перекричать артистов, когда они произносили не то, что написано в тексте. А когда до нас доносились четкие слова суфлера, мы все же их повторяли.

Весь спектакль выглядел, конечно, весьма странно.

Но все сошло. Исполнители главных ролей даже не подрались, хотя на сцене в споре часто бывали близки к этому. Когда я пришел домой, то мать сказала:

– Я боялась, что он порвет на тебе новую рубашку.

Одним словом, все были довольны: и актеры, и организаторы спектакля, и публика, которая вела себя на редкость спокойно и, главное, терпеливо. Так происходило, наверное, потому, что она до этого никаких постановок в нашей деревне не видела.

На этом и закончилась моя «артистическая карьера».

Но и сейчас почему-то вспоминаю не только некоторые слова, что произносил я сам, но и то, что сказал, обращаясь к своему «денщику», «белый офицер»:

– Ах, черт возьми, парадокс! А сапоги-то мои вычищены, я тебя спрашиваю?

Услышав реплику, «денщик» побежал чистить запасные сапоги «офицера»… И, оступившись, угодил в «будку» суфлера. Последнему от этого не поздоровилось. Он рассердился и чуть не сбежал. Но в конце концов инцидент был улажен.

Позднее к такому виду общественной работы на селе, как постановка пьесы, мы больше не возвращались. Предпочитали другие, более активные и зрелые формы, разумеется посильные.

В начале 1923 года комсомольцы избрали меня секретарем сельской комсомольской ячейки. Молодым комсомольским вожакам как воздух нужна была помощь и поддержка старших. Инструкции для ячеек в волости давались, естественно, волостным комитетом комсомола. Эти инструкции касались почти всех сторон жизни села. Комсомольцы должны были служить примером для крестьян, для сельской интеллигенции. Примером! Как много это значило для нас.