Андрей Громыко - Памятное. Новые горизонты. Книга 1 Страница 15

Душевный трепет вызывали во мне строки наших классиков. Читал их много, часто по нескольку раз. Бывало, услышу, как кто-то произносит пушкинское: «Я к вам пишу, чего же боле…», и уже жду, будет ли говорить дальше. То же случалось, когда при мне звучали песни на тексты русских поэтов. За сердце хватало меткое и точное слово, музыка стиха, сама песня!

С произведениями Гоголя я познакомился сначала в пересказах старших. Его «Вий» и другие повести из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», насыщенные романтикой и лиризмом, даже в устном воспроизведении казались и страшными, и в то же время красивыми. Потом я читал эту книгу и был как завороженный в мире белых хат, веселых чубатых казаков и сварливых шинкарок, тонкого гоголевского юмора. Народность и правдивость поражали настолько, что все страхи отступали на задний план и очень хотелось, чтобы все происходившее у Гоголя, вся юдоль и озорство – вплоть до полетов его героев на метле и на черте в Петербург, – все-все было истинной правдой.

Через некоторое время я достал Одиссею в переводе В. Жуковского и Илиаду в переводе Н. Гнедича. Знал я В.А. Жуковского как поэта и очень удивился, узнав, что он еще к тому же и переводчик.

Сотканный из далекой были и легенд мир, населенный героями троянской эпопеи, находится на особом счету у человечества. Сколько бы ни спорили историки и археологи о деталях, относящихся к этой эпопее, творения гениального ахейца с течением времени не только не тускнеют, но светят еще ярче, чем прежде. Поражает энциклопедичность автора Илиады и Одиссеи. Его поэтический дар бросил в наши руки само событие с такой силой красок и блеском граней, что оно и сегодня воспринимается как объемное и четкое.

И вовсе не важно, изображены ли в творениях Гомера события реальные или плоды могучей фантазии поэта, все они обогащают сокровищницу наших знаний о Древнем мире.

То же следует сказать и о самих героях эпопеи – Приаме и Менелае, Ахилле и Гекторе, Агамемноне и Парисе, Одиссее и Пенелопе, Елене и Кассандре, о многих других героях, независимо от того, являются ли они реальными историческими личностями, или их тоже сотворило воображение автора.

А чего стоит одна лишь легенда о «троянском коне»? Сегодня не только художественное слово, но и сама мысль людей была бы беднее, если бы не существовало этого литературного подарка, посланного нам из далекого прошлого.

Илиада и Одиссея остаются бесценным источником знаний о Древнем мире. Из них люди черпают сведения о жизни далеких предков, об их нравственных ценностях, о господствовавших у них понятиях добра и зла, любви и ненависти, чувства долга и коварства, о философии.

Со многими из богатств этой кладовой поэта человечество сроднилось настолько, что в наше время нелегко найти образованного, да и просто культурного человека, который не слышал бы о Гомере и его произведениях. Искусство, особенно живопись и театр, вообще нельзя себе представить вне связи со звонкой поэтической песней – Илиадой и Одиссеей, – прилетевшей к нам через тысячелетия.

Не скажу, чтобы легко читался древнегреческий гекзаметр. И стих, и слог, конечно, были для меня тяжелыми, хотя и переводили эти поэмы выдающиеся поэты-переводчики. Но фабула захватывала. Особенно пленили воображение такие герои, как Ахилл и Гектор. Как-то невольно сравнивал их с теми былинными русскими богатырями, которых уже знал по литературе.

Разве не об отваге и верности долгу говорит нам картина знаменитого французского художника Жака Луи Давида «Прощание Гектора и Андромахи», украшающая Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина в Москве?

И Гектор, и Андромаха знают, что защитник Трои идет на смерть. Так оно и случится: Гектор погибнет в схватке с Ахиллом. Но картина, как и сама Илиада – творение гениального поэта, вызывает не слезы, не страх перед смертью, а чувство уважения к человеку, который проявляет непреклонную волю выполнить патриотическое предначертание до конца. Знаменитая сцена прощания воина с любящей женщиной и в поэме, и в живописи утверждает бессмертие мужества.

Не могу смотреть на эту картину без глубокого волнения. Такое же чувство испытываю и тогда, когда перечитываю в Илиаде сцену, наполненную суровым драматизмом самопожертвования: жены – любовью, мужа – жизнью.

А потом познакомился с «Фаустом» И.В. Гёте. Сознаюсь, поначалу не вызвал он у меня большого интереса. Показался сложным и каким-то вычурным. Для меня было странным, что выведенным в качестве главного персонажа в нем оказался какой-то получеловек-полумиф. Лишь годы спустя и доктор Фауст, и особенно Мефистофель предстали передо мной в ином свете.

Чтение такого рода привело к тому, что однажды я сам себя спросил: «А почему бы мне не завести нечто вроде «альбома» и самому не попробовать писать кое-что? А почему бы не стихи?»

И начал. Вскоре появился добрый десяток собственных стихотворений. Рифмовал их, как мог, старался. Однако и хранил их как величайший секрет. Но все же собственное творчество рассматривал скептически. И наконец скептицизм одолел. Как писал скрытно и секретно, так и сжег все это скрытно и секретно. Действовал так, что никому из домашних ничего не сказал. Успокаивал себя весьма своеобразно: «Ведь даже Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», не понравились они ему. А он был великий писатель, не какой-то там неизвестный мальчуган».

Этот секрет я поведал только данной книге.

Иногда приходила в голову такая мысль: «А нормально ли я себя веду? Почему я иногда очень хочу побыть наедине и поразмышлять, как правило, над какой-либо интересной книгой?»

Постепенно возникшая тяга к раздумьям в одиночестве стала сочетаться с более активными, даже энергичными действиями. Хотелось работать для людей совместно с друзьями – теми, кто мог это сделать по уровню подготовки и был моим сверстником по возрасту. Появились друзья, у которых пробивалось то же стремление к знаниям. Хотя были и такие, которые не очень любили читать и вдумываться в прочитанное, считали, что полученных знаний и навыков в работе достаточно для будущей жизни.

Но все же учение и общественная работа открыли выход для нашей энергии, и юноши стали раскрывать свое «я». Каждый делал это по-своему. Но дня не проходило, чтобы мы не ходили «в народ» – так мы называли тогда выполнение той или иной общественной работы. Сами часто удивлялись: почему это взрослые прислушиваются к нам и даже, кажется, нас уважают?

Такое отношение со стороны старших по возрасту людей придавало нам еще больше энергии.

«Партия жива, с ней и будем жить»

Что касается общего взгляда на мир, на духовную жизнь человека, то до тех пор, пока в мои руки не стала попадать революционная литература, выпущенная после 1917–1918 годов, стройных воззрений в голове не было. Но какие-то их ростки созревали. Например, едет по селам священник Волтовский на подводе. Крестьяне выносят ему кто что может – преимущественно зерно или крупу. Сам он в дома не заходил, соблюдал «достоинство». Наблюдая все это, я задавал себе вопрос: «Если священник проповедует Бога, то и Бог должен помогать ему?» Но ведь не помогает почему-то. Значит, делал я вывод, скорее всего, Бога нет вообще! Взрослые эту больную тему в разговорах не затрагивали. Выслушивая вопросы, они, по обыкновению, отмахивались, как от надоедливой мухи.