Алан Милн - Слишком поздно Страница 16

В Пензхерст-Плейс нас представили выпускнику Хенли-Хаус Альфреду Хармсворту. Именно он в 1881 году основал «Школьный журнал Хенли-Хаус», а впоследствии — газету «Ответы». В следующий раз я встретил его в 1903 году, и он был уже сэром Альфредом, хозяином «Дейли мейл» и концерна «Амальгамейтед пресс», а я именовал себя начинающим писателем.

Мое самое яркое воспоминание об Альфреде Хармсворте связано с едой. Мы обедали в Пензхерст-Плейс, и по какой-то причине взрослые решили от нас избавиться, отправив в деревню купить сладостей. Хармсворт щедрой рукой — словно собственноручно торговал «Ответами» на углу — рассыпал по нашим карманам полные пригоршни мелочи — поступок, убедивший нас окончательно и бесповоротно, что мы имеем дело с миллионером, каковым он и стал в будущем.

— Неужели он так богат? — спрашивали мы друг у друга.

— А ты думал!

Пришло время представить Кена в качестве семейного хроникера. Дело происходило в Лимпсфилде в 1890 году, Кену исполнилось десять, мне — восемь с половиной. Кен написал для школьного журнала статью «Как я провел выходные», я озаглавил свою «Трехдневный пеший поход», но по сравнению со статьей Кена моя писанина выглядит детским лепетом.

С тех пор прошло сорок семь лет, однако я не уверен, что из миллиона слов, которые сочинил, я найду для описания нашей прогулки более точные, чем его. Перед вами вклад Кена в эту книгу:

«Спустя несколько дней мы с Аланом отправились на прогулку. Вышли около половины одиннадцатого. Стоял славный жаркий день. По дороге до Годстоун-черч (три мили с четвертью) ничего не происходило. Мы спросили стакан воды и, освежившись, продолжили путь. Тут начались наши приключения. Пройдя еще немного, мы узнали у помощника пекаря, как добраться до деревни Тэндридж, до которой было примерно четыре мили. Он сказал: «Идите вперед по дороге, пока не увидите господский дом, там есть перелаз через изгородь. Пересечете поле, обогнете пруд, перейдете мост, углубитесь в лес — и окажетесь прямо на главной улице деревни». Мы запомнили его слова, но, когда добрались до господского дома, то свернули и пошли по дорожкам парка. Вскоре мы поняли, где находимся, и перелезли через изгородь, за которой оказались три восхитительных пруда. Какой-то джентльмен удил там рыбу. Решив, что теперь нет смысла следовать советам помощника пекаря, мы спросили у джентльмена дорогу на Тэндридж. Мы выслушали его ответ, но не запомнили и решили, что сами найдем дорогу, потому что нам больше не у кого ее спросить. Мы прошли через поле, засеянное хмелем, а после — через картофельное поле. Там мы снова спросили работника, как добраться до Тэндриджа. Нам повезло: дорога в деревню шла по прямой. В Тэндридже стояла невыносимая жара, поэтому мы сняли пиджаки и закатали рукава рубашек. Некоторое время мы бродили по деревне, пока не вышли на Годстоунскую дорогу. Отсюда мы легко могли добраться до дома, но, поскольку еще не устали, решили вернуться кружным путем. На указателе мы прочли, что дорога ведет в Лимсфилд, только в обход. Однако на часах был час пополудни, и мы заспешили домой, куда и прибыли в два. Мне очень понравилась прогулка, а всего мы прошли около двенадцати миль».

Кену было десять, когда он описал это путешествие, мне — восемь, когда я его совершил.

Лимпсфилд (снова цитирую Кена) был «прелестной маленькой деревушкой с несколькими лавками. Мы жили в самом центре, на склоне холма». Позднее, рассказывая о поездке на велосипеде, Кен написал: «Мы втолкнули велосипеды на холм (весьма крутой и неподходящий для подъема) и только затем сели в седло».

Возможно, прочтя то, что в скобках, вы усмехнетесь и подумаете про себя: «неподходящий для подъема» означает лишь то, что кое-кому этот холм был не по зубам. Впрочем, закрыв эту скобку, Кен наверняка и сам улыбнулся, ибо однажды мы и впрямь поднялись на холм на велосипеде — и решили, что игра не стоит свеч.

У нас был трехколесный тандем. Кен сидел сзади, отвечая за руль, звонок и тормоз. Я сидел спереди и отвечал за аварии. Спать в одной кровати — сущие пустяки по сравнению с ездой на одном велосипеде. Подставляя ветру лицо, сидящий спереди все чаще задумывается, а не снял ли напарник ноги с педалей? Сидящий сзади (если послушать Кена) уверен, что делает всю работу в одиночку, а сидящий спереди бьет баклуши, лишь изображая, что трудится в поте лица. Впрочем, хотя мы без конца спорили, кто важнее, мы по-прежнему крутили педали вместе.

Тот самый дядя, который ездил на выставку в Париж, пообещал дать нам по шестипенсовику, если мы поднимемся на холм на велосипеде. На следующее утро, немного потренировавшись, мы приступили к завоеванию великого трофея. И ныне Лимпсфилдский холм заслуживает того, чтобы именоваться крутым, а в те времена подъем казался нам вообще почти отвесным. Несколько раз мы едва не съехали вниз задом наперед, и Кену пришлось жать на тормоз, чтобы отдышаться. Несколько раз привставали в седле, чтобы придать велосипеду нужное ускорение. Мы медленно поднимались вверх, двигаясь кривыми зигзагами, пыхтя и отдуваясь. И вот последний рывок, последний крутой подъем — и мы упали на вершине холма, обессиленные и запыхавшиеся, но безмерно счастливые. Мы лежали и строили планы на свой шиллинг. Целый шиллинг! Вот так дядя! Вот так повезло!

Потом мы вернулись домой и с гордым видом вступили в гостиную.

И были тут же дисквалифицированы. Дядя заявил, что результат не засчитан, так как на пути к вершине мы несколько раз останавливались. Мы и не думали отпираться. Он твердил, что мы нарушили правила, потому что в соревнованиях по подъему на холм на велосипеде остановки недопустимы. Но у нас не велосипед, а трехколесный тандем, защищались мы. Но дядя не уступал. Почему же он не предупредил нас заранее? Он думал, мы знаем, это все знают. Но если бы мы не останавливались, то съехали бы вниз задом наперед! Что ж, значит, не судьба.

Мы смотрели на него, не веря своим глазам. Никогда еще жизнь не обходилась с нами так жестоко.

— Вы хотите сказать…

— Займись-ка лучше своей овсянкой, милый, — вступила в разговор мама. — После поговорим.

— Вы хотите сказать, — медленно повторил Кен, дрожащей рукой сжимая ложку, — что мы не получим денег?

— Конечно, нет. Вы провалили испытание.

Нам оставалось только заняться своей овсянкой, но впервые в жизни овсянка не принесла нам покоя. Мироздание дало трещину. «Не говори — напрасна битва…»[7] Однако именно так нам тогда казалось! Мы в молчании доели овсянку и разошлись по углам, не желая разреветься друг перед другом.

Позднее меня нашел папа и, протянув жестянку с леденцами, сказал: