Пикассо и его женщины - Сергей Юрьевич Нечаев Страница 16

На премьере в театре «Шатле» оркестром дирижировал Эрнест Ансерме. Среди танцоров были: Леонид Мясин — в роли китайского фокусника, Лидия Лопокова и Николай Зайцев — в роли акробатов, Леон Вуйциковский — в роли управляющего во фраке и т. д.

Едва ли для премьеры был выбран самый подходящий момент. Всего в трехстах километрах от столицы Франции продолжались тяжелые бои изрядно потрепанной французской армии с наступающими немцами. Вражеские дивизии стояли в Шампани, в Артуа, в Пикардии. Но на спектакль, как ни странно, пришло много людей: имя Дягилева на афишах всегда действовало на публику как магнит.

Илья Эренбург, оказавшийся на этой премьере, в своей книге «Люди, годы, жизнь» описал ее так:

«Это был очень своеобразный балет: балаган на ярмарке с акробатами, жонглерами, фокусниками и дрессированной лошадью. Балет показывал тупую автоматизацию движений, это было первой сатирой на то, что потом получило название “американизм”. Музыка была современной, декорации — полукубистическими. Публика пришла изысканная, как говорят французы — «весь Париж», то есть богатые люди, желающие быть причисленными к ценителям искусства. Музыка, танцы, а особенно декорации и костюмы возмутили зрителей. Я был до войны на одном балете Дягилева, вызвавшем скандал, — это была “Весна священная” Стравинского. Но ничего подобного тому, что случилось на “Параде”, я еще не видел. Люди, сидевшие в партере, бросились к сцене, в ярости кричали: “Занавес!” …

На следующий день “Матэн” предлагала русским заняться не плохой хореографией, а хорошим наступлением где-нибудь в Галиции».

Считается, что негодование парижан вызвало не либретто Жана Кокто, не отличавшееся, кстати сказать, особой оригинальностью. Музыка, танцы и особенно декорации — вот что возмутило зрителей. В результате люди, сидевшие в партере, вдруг бросились к сцене и в ярости закричали: «Занавес! Занавес!»

Это был первый опыт сотрудничества Сати и Пикассо, а также их первый опыт работы не только с балетом Дягилева, но и с балетом вообще. Безусловно, Дягилев был ищущим человеком, новатором от балета, всегда стремившимся удивить публику, но не до такой же степени… Некоторые костюмы, созданные Пикассо, были изготовлены из картона, что позволяло танцорам делать только минимальные движения. А музыкальное сопровождение содержало звуки ряда непонятных предметов: пишущей машинки, горна и даже набора молочных бутылок, добавленных по требованию Жана Кокто.

Жан-Поль Креспель объясняет:

«Публике пришлась не по вкусу музыка Сати. Он ввел в свою партитуру стук печатной машинки, и слабонервная публика сочла себя чуть ли не оскорбленной, решив, что композитор имитировал пулеметные очереди. Зрители увидели в этом неуместный намек на недавние события, ведь сражение под Верденом едва закончилось. Зал взорвался криками и свистом, несмотря на клаку, подготовленную Дягилевым, созвавшим на спектакль всех имевшихся в монпарнасских кафе художников и отпускников. Часть мест даже распределили среди группы солдат русского экспедиционного корпуса, прибывшего в Париж после февральских событий в Петрограде. Их присутствие не способствовало успокоению публики, более того, в этом усмотрели провокацию».

А вот Гийом Аполлинер так отозвался об этом балете:

«Это сценическая поэма, которую новатор, музыкант Эрик Сати переложил в изумительно экспрессивную музыку, такую отчетливую и простую, что в ней нельзя не узнать чудесно прозрачного духа самой Франции. Художник-кубист Пикассо и самый смелый из хореографов Леонид Мясин выявили его, в первый раз осуществив этот союз живописи и танца, пластики и мимики».

К сожалению, не всем эти новаторство и смелость пришлись по душе. Зрители, привыкшие к совершенно другому, принялись громко выражать свое возмущение, но в это время на сцену вышла лошадь с какой-то совершенно кубистической мордой и начала исполнять цирковые номера: она становилась на колени, танцевала, раскланивалась. Зрители, видимо, решили, что танцоры так издеваются над их протестами, и совсем потеряли голову. Теперь публика в негодовании кричала: «Смерть русским! Смерть русским! Пикассо — бош! Русские — боши!»…

Бред, конечно, полный. Почему Пикассо — бош… Почему русские — боши… Но, как сказал Проспер Мериме: «Несчастен тот, кого преследует слепая ненависть толпы». В результате, как только занавес сомкнулся, Дягилев ворвался за кулисы и приказал: «Господа! Больше на сцену ни ногой! Немедленно по гримеркам! Пакуйте чемоданы!»

«Смерть русским!» — продолжало нестись из зала.

Дягилев схватился за голову. 18 мая 1917 года — этот день он запомнит надолго…

И все же подобный прием ничуть не смутил его, и он решил повезти «Парад» в Мадрид и Барселону. «В Испанию, господа! — кричал Дягилев. — Мы немедленно отправляемся в Испанию! Ночной поезд в Барселону с вокзала Монпарнас! Все слышали?»

Суматоха за кулисами театра «Шатле» царила страшнейшая. Толком не разгримировываясь, не переодеваясь, актеры бежали к служебному выходу, хватали такси и мчались в гостиницу, чтобы успеть упаковать чемоданы. Рабочие сцены в спешном порядке демонтировали декорации. Они даже не стали ждать, пока возмущенная парижская публика очистит зал. Выходить на аплодисменты ни у кого и в мыслях не было, потому что никаких аплодисментов не было…

«Жано, милый! — крикнул Дягилев растерянному Жану Кокто. — До встречи! Жду вас в Барселоне или в Мадриде!»

Композитор Эрик Сати был удостоен только сокрушенного покачивания головой:

— Пабло, дорогой Пабло! Как жаль, что мы столь внезапно расстаемся!

— Но мы не расстаемся, — улыбнулся Пикассо. — Я тоже еду вместе с вами в Испанию.

— Что?!

Дягилев от удивления вытаращил было глаза, но тотчас все понял и кивнул:

— Ах да, Оленька…

Потом он воровато оглянулся, не слышит ли кто, и прошептал:

— Пабло, вам не кажется, что вы завязли слишком глубоко? Русские девушки… Понимаете ли, с ними надо быть осторожнее. На русских девушках надо жениться!

— Вы шутите, — отвечал ему Пикассо.

— Вовсе нет. И вообще, смотрите, кто до сорока не женился, тот не женится уже никогда…

Шутливые слова Дягилева, что называется, задели художника. Пикассо вроде бы отмахнулся от них, как от какого-то бреда, но очень скоро они сами раз за разом стали всплывать в его памяти. А ведь он еще никогда не был женат. Все его друзья были женаты по второму, а то и по третьему разу, у многих подрастали дети. А у него никогда не было ни детей, ни «семейного очага». Он был