Ольга Матич - Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи Страница 16

Для В. В. вдруг началась новая эпоха, ознаменовавшаяся «паломничеством» к нему во Владимир; так выражаются те, кто пишет об этом периоде его жизни. Основываясь на своем или чужом опыте, они описывают его именно как обломок обруганной, запретной империи – только в положительном ключе: как человека честного, эрудированного, остроумного, гостеприимного. Ему было уже за девяносто, а он развлекал гостей пением романсов под гитару и играл им на скрипке. К нему приезжали Мстислав Ростропович, замечательный комический киноактер 1920-х и 1930-х годов Игорь Ильинский (фильмы с ним я очень люблю), православный диссидент и национал-патриот Владимир Осипов, художник Илья Глазунов. Приезжали к нему и по делу: Солженицын, писавший тогда «Красное колесо», Марк Касвинов, автор книги о царствовании Николая II «Двадцать три ступени вниз», одним из источников которой были «Дни» Шульгина, Лев Никулин и С. Н. Колосов, снимавший по его роману-хронике многосерийный телефильм «Операция „Трест“» (Шульгина в нем играет Родион Александров), Виктор Дувакин – чтобы записать его на магнитофон. Что касается Солженицына, меня давно интересует вопрос – читал ли его В. В. и обсуждал ли с ним, например, «Один день Ивана Денисовича». Мне кажется невозможным, чтобы он не читал эту в свое время столь нашумевшую повесть, к тому же попал в ГУЛАГ в те же годы, что и Солженицын[86]. Об этом, однако, ни тот ни другой не пишет, а жаль.

В. В. очень повезло с молодыми людьми, которым он диктовал свои воспоминания, когда начал слепнуть. Среди них были генеалог Р. Г. Красюков, у которого он подолгу гостил после смерти жены в 1968 году, и историк Н. Н. Лисовой. Теперь эти воспоминания опубликованы отдельными изданиями и в журналах «Лица» и «Диаспора»; доступны они и в Интернете. Другим секретарем В. В. был ленинградец Н. Н. Браун, сын советского поэта, увлекшийся монархизмом, который, как мне говорила Е. К. Дейч, «влюбился в Шульгина». Он присутствовал при кончине Марии Дмитриевны и под диктовку В. В. написал Диме письмо о ее смерти; оно хранится в моем семейном архиве. Когда в 1969 году Брауна судили за антисоветскую деятельность, Шульгина привезли в Ленинград, чтобы он, как это ни смехотворно, дал показания о том, что Браун его агитировал против советской власти! Само собой разумеется, старик ответил: «Подсудимый не мог меня агитировать против советской власти, потому что я являюсь ее сознательным врагом, идейным врагом Ленина и большевиков. Являясь участником белого движения, я воевал с большевиками и коммунистами»[87]. Браун получил восьмилетний срок.

Одним из молодых «опекунов» Шульгина, у которого он тоже подолгу гостил, был москвич Марк Кушнирович, живший в знаменитом доме в Лаврушинском переулке. Познакомившись со мной на просмотре «Перед судом истории», он пригласил меня к себе. Марк вспоминал о том, как В. В. пел романсы, аккомпанируя себе на гитаре, как ценил красивых женщин, как иронизировал, но главное – как он был справедлив и терпим. После смерти жены В. В. его стали опекать соседи, семья Коншиных (из рода знаменитых текстильных промышленников), особенно два брата, Николай и Михаил, тоже исполнявшие обязанности секретарей. С другим его молодым почитателем и крестником, Евгением Соколовым, ставшим журналистом в эмиграции, я познакомилась в Вермонте у его однофамильца – писателя Саши Соколова, с которым мы оба дружили.

Евгений Соколов. Шульгин и Е. Соколов (середина 1970-х)

Зародившийся у В. В. план отправиться к сыну в Америку был его последней фантазией (о переписке с семьей на эту тему см. главу «Яхта трех поколений»). В конце 1967 года он начал готовиться к путешествию, отправиться в которое ему, разумеется, не удалось – советская власть не пустила. После того как В. В. получил официальное приглашение от внука (Дима американским гражданином не был, считая, что он может быть гражданином только России!), к нему перестали приходить письма от сына и племянницы (на фотографии – В. В. с моей матерью в Любляне в 1930-е годы), а его письма почти не добирались до них. В 1971 году Н. А. Конисская написала Диме, что по просьбе «близкого ему человека» – имени не называлось – просит его коротко ответить, здоров ли он. Ответил дядя Дима или нет, мне неизвестно. С Конисской В. В. познакомился после смерти жены, и между ними установилась близость, в основном эпистолярная. Оказалось, что ее старшая сестра дружила в киевской гимназии с его старшей сестрой (моей бабушкой).

Моя мать со своим дядей. Любляна (1930-е)

В последнем письме от В. В., которое получила моя мать (от 3 декабря 1970 года), он говорит, что «дело» его поездки «пошло назад», спрашивает, почему Дима «молчит», и просит ее «приоткрыть эту тайну» – хотя он наверняка понимал почему. «Что же пошло вперед»:

Усовершенствовались сны. Ночью я живу в другом мире, или лучше сказать – в мирах весьма интересных. А наяву при помощи испорченного зрения я вижу иногда великолепные цветники, заполняющие мою комнату. И не только цветники, а множество всяких видений, в том числе людей. ‹…› Существует будто два вида зрения. Глаз способен видеть все предметы, находящиеся вне его. Но он же способен смотреть внутрь себя. И тогда он видит все те зрительные образы, которые проникали в глаз в прошлое время. Чем жизнь дольше, тем этих впечатлений больше. Так, что даже один окулист сказал мне: «Вы не только не бойтесь этих как будто бы галлюцинаций, а развлекайтесь ими. Если они кончатся, вы заскучаете».

Он добавляет, что обращался к психиатрам – «Нет ли в этих видениях какой-либо патологии?» – и получил успокоивший его ответ: «…психика у меня вполне в порядке. И этому не мешает мой друг Поприщин». (Там, где В. В. Шульгин видит некоторые явно раздутые мысли, он их приписывает Поприщину.) Самое интересное, это подтверждение его исключительно богатой «сонной» жизни, а днем – предрасположение к экстрасенсорному опыту, которое от слепоты в последние годы, видимо, превратилось в своего рода визуальные галлюцинации; вместо того чтобы их опасаться, они ему интересны.

Читая это письмо, я почувствовала родство со своим дедом. В последние годы, вполне сознавая переход в сонное время и пространство наяву, я иногда вижу фрагменты своих снов, напоминающие такого рода галлюцинации, правда не из-за слепоты. Я научилась воспроизводить эти фрагменты и испытываю от этого какое-то особенное возбуждение. Во время этих как бы экстрасенсорных опытов я обычно вижу снящиеся мне замечательно красивые, но фантастические Лос-Анджелес, Сан-Франциско и Петербург, в которых я нахожу некие небывалой красоты места – необычный художественный музей-парк или цветущий музей-кладбище. Запомнившиеся места, явно связанные с прошлым, пусть и «цветущим», или со смертью, мне, однако, не удается снова найти в последующих вариантах этих снов – приходится довольствоваться экстрасенсорными фрагментами. Как говорится, нельзя войти в одну реку дважды, в данном случае в сонном пространстве.