Записки счастливой прихожанки - Дарья Донцова Страница 16

class="p1">Я в тот миг здорово перепугалась. Воображение вмиг нарисовало картину: вот Грушенька свалилась, сломала ногу… нет, обе конечности и руки в придачу. Оперировать женщину в таком состоянии не возьмется даже Игорь Анатольевич. Мне придется ждать, пока переломы зарастут. Но доживу ли до этого момента? Если нет, то как поместить Агриппину в гроб? С покойной снимут гипс?

Я плюхнулась на лавочку.

– Вам плохо? – тихо спросила женщина, которой на вид можно было дать лет сорок.

Я выдохнула:

– Спасибо, нет. – Потом посмотрела на лавочку, увидела книгу «Консуэло» и обрадовалась: – Вам нравится Жорж Санд?

– Да, – подтвердила незнакомка, – жаль, нет продолжения, этот том уже прочитала.

– Есть, – возразила я, – только оно называется «Графиня Рудольштадт».

– Надо же! – всплеснула руками моя спасительница. – Не знала. Интересно, она продается?

– К сожалению, нет. Но у меня она имеется, – заулыбалась я, – очень старое издание, с фитой, ятями. Когда-то повезло нарыть ее в букинистической лавке. Могу позвонить мужу, он привезет. Только вам, наверное, неудобно такой текст читать.

– Нет-нет, – быстро возразила коллега по болезни, – люблю то, что выпущено до революции, дома подобных изданий много.

Я обрадовалась, что встретила родственную душу, мы заговорили о литературе и живо выяснили, что обе любим как русскую, так и зарубежную классику: Диккенса, Виктора Гюго, Арчибальда Кронина, поэтов Серебряного века, Куприна, Чехова…

Потом Ксения заинтересовалась:

– А как относитесь к Марине Цветаевой?

– Не могу читать ее стихи, – призналась я.

– Почему? – осведомилась Ксения.

Я замедлила с ответом, не понимала, стоит ли сообщать правду.

Во времена моего детства в Переделкине на открытой веранде Дома творчества писателей часто сидела пожилая женщина с огромными глазами, у нее имелось редкое имя: Ариадна. Эта дама была очень доброй по отношению ко всем детям, местным собакам, котам. Как-то раз Тамара Владимировна, вдова писателя Всеволода Иванова, поговорив с ней, подошла ко мне и тихо попросила:

– Помоги дойти домой.

Мне тогда лет пятнадцать, я испугалась:

– Вам плохо? Сбегать в медпункт?

– Нет, Грушенька, – возразила Тамара Владимировна, – просто ничего не могу с собой поделать, всегда, когда вижу Ариадну Сергеевну, плакать хочется. Сколько ей пришлось пережить!

Мы двинулись медленным шагом к даче Ивановых, и по дороге Тамара Владимировна, бабушка моего друга Антона, рассказала, что милая старушка на веранде – Ариадна Эфрон, дочь Марины Цветаевой. У поэтессы имелись еще дети – Ирина и Георгий. Мальчик родился позже девочек, он появился на свет в середине двадцатых годов прошлого века. А в тысяча девятьсот девятнадцатом году Цветаева отдала дочек в приют, Ирина там умерла от голода, Ариадна выжила, но хлебнула горя и испытаний полной ложкой. Она прошла через сталинские лагеря, ссылку, но не растеряла любви к людям, оказалась очень талантлива: поэтесса, художница, искусствовед. Ариадна оказалась единственной выжившей из трех детей Цветаевой. Георгий в тысяча девятьсот сорок третьем оказался на фронте. В интернете сообщается, что он погиб, но подтверждения этому нет. Следы Мура (так Марина называла сына) теряются на Белорусском фронте. Возможно, он на самом деле и похоронен в одной из братских могил. А может, нет.

Рассказ Тамары Владимировны ошарашил школьницу. Сдать дочек в детдом? Я понимала, что не все родители любят своих детей. Неподалеку от нас в Переделкине жили дочь и сын писателя N. Мы оказались примерно одного возраста, часто прибегали к друг другу в гости. А потом они перестали приезжать на дачу. Осенью у меня заболело ухо, и бабушка Фася отвела внучку в поликлинику Литфонда, которая тогда находилась на первом этаже нашего дома на улице Черняховского. Там Груня увидела приятелей по Переделкину, брата и сестру, подошла к ним, спросила:

– Почему вас летом не видела?

– Папа развелся с мамой, – объяснил мальчик, – женился на другой женщине, она запретила нам показываться на даче.

– Отец хороший, – затараторила девочка, – просто он пока новую жену любит больше нас.

Но эти ребята остались дома, с родной мамой, их не сдали в социальное учреждение. А еще Груне вспомнился прозаик из Ленинграда, он выжил во время блокады. У мужчины имелся котенок. В Доме литераторов в Ленинграде во время голодных дней варили суп. Каждое утро писатель брал мешок для сменной обуви, котенок туда залезал. Владелец животного вешал сумку себе на шею, нести в руках ее он не мог, так ослабел от недоедания. Человек отправлялся поесть «борщ», кота он всегда нес с собой, потому что очень боялся, что соседи съедят Барсика. И первое блюдо, просто кипяток, в котором плавал размоченный хлеб, иногда не пойми откуда взявшиеся листья капусты, хозяин и его любимец честно делили пополам. Оба они встретили День Победы, литератор после Победы написал много книг, кот прожил почти тридцать лет. Историю эту моей бабушке рассказала дочь прозаика, которому в годы блокады было двадцать пять лет. У мужчины не имелось родителей, женился и обзавелся детьми он уже после войны. Человек не бросил котенка! Делил с ним одну тарелку супа! Волновался за жизнь крохотного существа, поэтому, шатаясь от слабости, нес животное в столовую. А женщина сдала маленьких дочек в приют и писала в этом же году стихи:

«Я счастлива жить образцово и просто —

Как солнце, как маятник, как календарь.

Быть светлой пустынницей стройного роста

Премудрой – как всякая божия тварь…»

Я любила творчество Марины Цветаевой, но после той беседы с Тамарой Владимировной поняла: не могу более им восхищаться. Да, понимаю, поэтесса жила в страшное, тяжелое время. Агриппине повезло, я родилась после войны. Не имею никакого права осуждать женщину, но я просто не способна читать ее произведения.

После той беседы с Тамарой Владимировной мне захотелось как-то помочь пожилой даме с огромными глазами. Однако Ариадна Сергеевна, похоже, прекрасно решала все проблемы сама. Она улыбалась каждому, беседовала с разными людьми, читала, сидя в кресле. Только один раз я услышала, как Эфрон произнесла:

– Что-то прохладно стало, наверное, надо в холле плед взять.

Это был мой шанс! С громким криком «Ариадна Сергеевна, сейчас все принесу!» Груня бросилась на первый этаж Дома творчества, схватила с дивана шерстяное одеяло, вручила его женщине с огромными глазами и спросила:

– Вам чаю заварить?

– Спасибо, Ангел мой, – ответила женщина, – только что попила.

Слова «Ангел мой» потрясли школьницу. Никто до этого момента Груню так никогда не называл. А в моем понимании тогда Ангел – воздушное, милое создание, очень красивое, нежное, с роскошными белыми крыльями. Я видела представителей Небесных Сил на картинах художников, и не всегда Ангелы на холстах выглядели так,