Алексей Смирнов - Козьма Прутков Страница 16

Надо отдать должное Николаю. Он не уклонялся от тягот управления столь обширным и запущенным хозяйством. Важнейшими делами император руководил, лично входя в их рассмотрение. Логика централизованного правления диктовала ему необходимость усложнять бюрократический механизм. Он создал собственную Его Императорского Величества (Е. И. В.) канцелярию с четырьмя отделениями. Первое готовило бумаги для доклада императору и следило за исполнением его распоряжений. Второе занималось кодификацией законов. Третье осуществляло функции надзора и наказаний. Четвертое курировало благотворительные воспитательные заведения.

Трудами Сперанского и его сподвижников вновь учрежденное Второе отделение издало многотомный Свод законов Российской империи. Предполагалось, что это существенно улучшит процесс судопроизводства. Но факт состоял в том, что законы существовали сами по себе, а многочисленность инстанций, бюрократическая волокита, продажность малоимущего чиновничества, отсутствие гласности — сами по себе. В итоге судебное и административное устройство по-прежнему устраивало только тех, кто от него кормился.

Особенную тревогу — в первую очередь среди пишущей братии — вызвало создание Третьего отделения Е. И. В. канцелярии, которому государь придал специальное подразделение — корпус жандармов. Сообщалось, что цель нововведения — «создать наряду с полицией карательною, полицию покровительственную» (курсив мой. — А. С.). Что сие означает, не понимал никто, включая шефа жандармов генерала А. X. Бенкендорфа. Покровительственная полиция — несравненный оксюморон русской государственности. Сопоставление несопоставимого. Бюрократический перл. Сладкая редька. Полиция, которая не устрашает, не наказывает, не карает, а напротив — заботится, приносит утешение, покровительствует. Вы такую встречали где-нибудь еще, кроме России?

Когда придет его время, Козьма Прутков вознамерится дать определение этой «силовой структуре». Что есть полиция? Как назвать учреждение, которое одной рукой взыскивает, а другой поощряет? Сломав себе голову, даже Козьма — изощренный в дефинициях — спасует перед такой задачей. «Полиция есть… Полиция есть…» — долго будет шептать он, грызя кончик гусиного пера, но терпение его в конце концов лопнет, и он ограничится утверждением того, что «полиция в жизни каждого государства есть»[62].

Существует если не фактически, то психологически верный рассказ о том, как Александр Христофорович Бенкендорф, будучи не в состоянии уразуметь смысл порученного ему дела, обратился лично к государю с просьбой дать инструкции, как же ему, графу Бенкендорфу, пользоваться своей властью, на что император ответил: «Вот тебе моя инструкция: чем больше слез ты утрешь, тем точнее исполнишь мою волю». «Диалектическая» идея царя состояла, по-видимому, в том, что карательная полиция призвана доводить граждан до слез, а покровительственная утирать слезы большим носовым платком с вышитым Высочайшим вензелем: «Н I». Таким манером интересующее власти лицо, сомнительное с точки зрения благонадежности, находилось под государственным надзором неусыпно.

В духе с детства привитой ему тяги к палочной дисциплине Николай военизировал сугубо гражданские ведомства: межевое, лесное, путей сообщения, горное, инженерное. Расшитые золотом мундиры придавали его двору невероятный блеск, однако вряд ли могли компенсировать напряжение, вызванное формальной требовательностью, поглощавшей силы без пользы дела.

Что касается армии — любимого детища императора, то там красота формы, муштра и парадная выправка вообще играли главенствующую роль. Акцент делался не на том, какое оружие ты носишь, а как. Крестьянские дети отдавали солдатчине двадцать пять лучших лет жизни. За время николаевского царствования (1825–1855) численность армии и флота возросла на 40 процентов, а расходы на их обустройство — на 70 процентов. Вооруженные силы поглощали почти половину государственного бюджета. А народ, как бурлак на Волге, тянул лямку содержания такой неподъемной военщины.

Россия звалась «житницей Европы», однако это означало только то, что Европа дешево скупала российское сырье и дорого продавала той же России изготовленные из него продукты. Все сколько-нибудь сложные или тонкие промышленные изделия ввозились из-за границы, а если производились в России — то иностранными мастерами и на предприятиях, принадлежащих иностранным заводчикам. Личная инициатива была крайне ограничена. Биограф Николая признает, что «при господстве крепостного права и духа правительственной регламентации не оставалось места частной предприимчивости»[63]. Лозунг времени сводился к тому, что нельзя ничего, кроме того, что разрешено. Каждая мелочь должна была пройти утверждение начальства, получить заветный «автограф», что приводило в священный трепет чиновников типа Козьмы Пруткова.

В области образования внимание уделялось прежде всего военно-учебным заведениям. Гимназии и университеты оставались недоступными детям из низших сословий. Высшее образование считалось для них бесполезным, «ибо, — как утверждалось, — составляя лишнюю роскошь, оно выводит их из круга первобытного состояния без выгоды для них и государства»[64]. Вместе с тем государственная политика делала порой и гуманные повороты. Можно было бы, например, просто закрыть Виленский университет, не открывая в то же самое время университет в Киеве. Можно было бы и не давать самоуправления университетам (выборы ректора и профессоров), не предоставлять им собственной цензуры, не открывать новых кафедр. Тем не менее давали, предоставляли, открывали. Можно было бы не учреждать Пулковской обсерватории, не снаряжать научных экспедиций. Но учреждали и снаряжали. И как ни боролся экономный министр финансов Канкрин против прокладки Николаевской железной дороги между Петербургом и Москвой, царь настоял, и дорогу проложили.

Одновременно с этим происходило и попятное движение. Пусть университетам и позволили собственную цензуру, зато общая ужесточилась (цензура «покровительственная» и цензура «правительственная», «карательная»). Учредили специальный «негласный комитет», усиливший цензурные ограничения. За годы правления Николая число издаваемых сочинений сократилось на многие тысячи — особенно по философии и отечественной истории. Были отменены разрешения на новые периодические издания — из опасения умножить журнальную оппозицию. Левая рука государя даровала университетам самоуправление, а правая установила за ними тайный надзор. Левая рука позволяла открывать новые кафедры, тогда как правая запретила преподавание философии вовсе. Научные экспедиции снаряжались, а молодых ученых за границу уже не пускали. Выдачу загранпаспортов почти прекратили. Так перепуганная официальная Россия реагировала на революционные события в Западной Европе. В целом при Николае завинчивание гаек заметно опережало проходивший одновременно процесс их ослабления.