Музейный вор. Подлинная история любви и преступной одержимости - Майкл Финкель Страница 16

В их вселенной имеется третий обитатель, вынужденно вовлеченный в орбиту их взаимодействия: его мать Мирей Штенгель. Она как раз экстраверт, ее регулярно навещают друзья. На Рождество 1995 года, через три месяца после похищения «Сибиллы Клевской», Брайтвизер снимает на видео свою мать в гостиной. На ней красная блузка и черные легинсы, пшенично-светлые волосы собраны в пучок, и она зажигает высокие свечи в узорчатых серебряных подсвечниках, готовясь к приходу гостей.

Из колонок звучит рождественская музыка, в стеклянных вазах цветы, елка мигает огнями. На застеленном скатертью столе теснятся сырные тарелки и пироги. Анна-Катрин тоже здесь, в черном блейзере поверх черного топа без бретелей, в ушах золотые сережки-кольца. Ямочки играют на ее щеках, когда она отнимает видеокамеру у своего друга и наводит на него.

– Так скажи мне, – произносит Анна-Катрин, уточняя цели на новый год, – что собираешься сделать хорошего?

Брайтвизер, в застегнутой на все пуговицы серой рубашке с воротничком на пуговках, с зачесанными назад по прямому пробору волосами, сплетает пальцы и важно поджимает губы, напуская на себя официальный вид, полный величия.

– Почеши мне нос, – говорит он. Брайтвизер, может, и замирает от восторга перед искусством и крадет не хуже профессионала, но на самом деле он до сих пор ребенок. – Вот так. А что еще мне сделать? – Он поднимет руку и делает вид, будто ковыряет в носу. – Сделаю еще что-нибудь – и отправлюсь в тюрьму.

Он смотрит в объектив по-детски наивным взглядом, пока его лицо не расплывается в широкой улыбке, и притворство заканчивается. Анна-Катрин продолжает снимать. Брайтвизер на время умолкает, подпирая голову правой рукой. Затем он удивленно вскидывает брови и объявляет:

– Буду пытаться воровать, если получится.

Анна-Катрин по другую сторону объектива подзуживает его сказать больше.

– Живопись, оружие. – Он беззаботно взмахивает левой рукой. – Антиквариат. – Он планирует кражи на миллионы: долларов, евро, франков – не важно. Миллионы и миллионы. Если не получится, он «будет плакать». – Буду ощущать себя не в своей тарелке, – говорит он.

Гостиная маленькая, сам дом невелик, мать по-прежнему находится рядом. А тайнам необходимо пространство. Его мать позже признается, что замечала, как он что-то носит наверх. На этом все, скажет потом под присягой Штенгель, возвращаясь домой из поездок, ее сын всегда быстро уносит вещи в мансарду и запирает дверь.

Но даже если молодая пара неизменно запирает дверь на засов, все равно все комнаты в доме отпираются одним и тем же ключом. И такой есть на кольце для ключей у его матери. Не исключено, Штенгель из принципа не заходит в комнату сына. Вероятно, она считает, что парочка покупает все свои вещи в антикварных лавках. Вряд ли она успевает толком разглядеть какой-либо из этих предметов, чтобы заподозрить правду. Брайтвизер говорит, что, если глаз не наметан (а иногда даже если наметан), бывает трудно распознать, что перед тобой: бесценное произведение искусства или же подделка. Он говорит, его матери, в отличие от него самого и отца, несвойственно коллекционировать или хотя бы приобретать новые вещи. Она всю жизнь проносила одни и те же часы, говорит он. Однако же из домашнего видео ясно: его мать имеет представление о том, что происходит.

Брайтвизер забирает камеру у Анны-Катрин и наводит на мать, которая скользит по комнате, с высоко поднятым подбородком и прямой спиной – воплощенная элегантность и самообладание.

– Ты слышала мою речь? – спрашивает он напрямик, имея в виду свое намерение красть произведения искусства стоимостью в миллионы. Он знает, что она слышала.

Штенгель ничего не отвечает. Она проходит мимо сына и широким шагом направляется к проигрывателю, минуя кресла, обтянутые броской тканью в красно-белую полоску Она наклоняется и увеличивает громкость. Брайтвизер вызывающе окликает ее:

– Ты что, мам, только ручки поворачиваешь?

Мышцы ее лица напрягаются. Она отступает подальше от камеры, оборачивается к сыну. Она безрадостно улыбается и издает короткий дребезжащий смешок, даже скорее хихиканье, вымученное и нарочитое.

Он прекращает снимать. Сообщничество его матери, говорит он, нивелируется ее сознательным неведением. «Она знает, и она не знает. Прячет голову в песок». Один знакомый его матери, издатель из Парижа, описывает Штенгель как хорошо образованную и культурную женщину. «Она прощает своему сыну любые глупости, – говорит издатель, – потому что любит его, несмотря на все дикие поступки, и хочет его защитить».

Брайтвизер осознает, что повязал мать вынужденным выбором между сыном и законом. Она не кажется способной порвать со своим единственным ребенком. Она не хочет выставлять его из дома, не говоря уже о шагах посерьезнее. «А что ей остается, – вопрошает Брайтвизер, – сдать меня в полицию?»

13

Каждый раз, принося в мансарду новую картину – Кранах у него шестой за шесть месяцев, – Брайтвизер сознает, что без рамы даже самая блистательная работа теряет часть достоинства, словно раздетая. Он собирается дать им новые рамы, но только такие, которые не уронят честь искусства. Слоняясь в свободный день по мощеным улицам старого Мюлуза, не так уж далеко от собственного дома, Брайтвизер обнаруживает магазинчик на углу, которого не замечал раньше: багетная мастерская под скромной серой вывеской, с витриной, полной картин и образцов багета. Он входит. Из недр великолепного беспорядка ему говорит «bonjour» Кристиан Михлер, человек с необузданной копной черных кудрей, хозяин и единственный работник мастерской.

Заинтригованный, Брайтвизер представляется. Услышав его фамилию, Михлер указывает на эффектную живописную работу Роберта Брайтвизера, выставленную на продажу среди других картин, и связь между ними установлена. Брайтвизер не легко заводит друзей, он вообще их не заводит, однако Михлер исключение, подтверждающее правило. Багетный мастер на шесть лет старше Брайтвизера и так же помешан на искусстве. «Великие полотна, – говорит Михлер, согласившийся дать продолжительное интервью, – переносят тебя в место, полное света и воспоминаний. Внутри картины я обретаю свой второй дом».

Михлер, наверное, единственный человек, не входящий в обособленный квартет – Анна-Катрин, его мать, бабушка с дедушкой, – который близко знаком с музейным вором. «Он чувствительная натура, – говорит Михлер, – сентиментальный, восприимчивый, умеющий видеть – настоящий коллекционер». И Михлер не одинок в своем убеждении. Даже психиатр Шмидт, чьи суждения о Брайтвизере зачастую суровы, признает в своем отчете, что Брайтвизер «исключительный эстет» и «в какой-то степени вызывающий сочувствие, с большим сердцем и искренней любовью к красивым вещам».

Психолог из Франции, Люсьен Шнайдер, встречалась с Брайтвизером в 2004 году по предписанию суда и признала его самовлюбленным и одержимым, неспособным должным образом справляться