Юрий Безелянский - 69 этюдов о русских писателях Страница 17

Батюшков в своих стихах пел любовь и удивлялся, что для «угрюмых стоиков и скучных мудрецов» – «Весна без радости и лето без цветов». Вот такая была в нем языческая радость. Но не одна. Рядом соседствовали совсем иные мысли и чувства, он часто «вспоминал и о минутности и бренности всего человеческого». Он отчетливо понимал, что все неминуемо исчезнет, что смерть стоит за спиной.

Жуковский, время всё поглотит,Тебя, меня, и славы дым...

Стихи Батюшкова полны предчувствий, но он их не боится, он их даже ждет и приветствует: «Парки дни мои считают», «Ко гробу путь мой весь как солнцем озарен...», «Земную ризу брошу в прах...» По всей вероятности, это предчувствие собственной судьбы: он шел без страха к неминуемой гибели.

Ты помнишь, что изрек,Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?Рабом родился человек,Рабом в могилу ляжет,И смерть ему едва ли скажет,Зачем он шел долиной чудных слез,Страдал, рыдал, терпел, исчез.

Эти строки Батюшков уже не писал сам, а надиктовал в 1821 году, будучи уже объятым безумием. Но строки удивительно логичны и точны. Но открутим время назад. В 1807 году 20-летний Батюшков добровольцем отправился в прусский поход против Наполеона. «Но слаще мне среди полей/ Увидеть первые биваки/ И ждать беспечно у огней/ С рассвета для кровавой драки...» Батюшков участвовал в боевых действиях, был ранен в сражении под Гейльсбергом, удостоился ордена Св. Анны 3-й степени. Осенью 1808 – весной 1809 года участвовал в Русско-шведской войне. И, наконец, Отечественная война 1812 года. Батюшков клялся «за древний град моих отцов» «поставить грудь перед врагов сомкнутых строем». Участвовал во многих сражениях, в том числе в знаменитой «битве народов» под Лейпцигом. В январе 1816 года как офицер лейб-гвардии Измайловского полка Батюшков выходит в отставку и навсегда порывает с военной службой.

Участие в войнах не принесло Батюшкову ни славы, ни денег, а одно разочарование: его сердце отторгло ужасы войны, а французское просвещение в лице Наполеона разочаровало, как и торгашеский дух, с которым он столкнулся на Западе. «Мудрено. Мудрено жить на свете, милый друг!» – писал он в одном из писем. Выйдя в отставку, он много пишет, переводит, занимается проблемами поэтики, вступает в общество «Арзамас», где его звали Ахиллом, но имея в виду его плохое здоровье, именовали как: Ах, хил! В октябре 1817 года вышло два тома «Опытов в стихах и прозе» на деньги, данные его другом Гнедичем. Книга имела успех.

Мой друг! Я видел море злаИ неба мстительные кары:Врагов неистовых дела,Войну, и гибельны пожары...

Не избежал Батюшков и сильного чувства, полюбив Анну Фурман. Все ждали, что после заграничного похода Батюшкова они поженятся. Но что-то помешало браку. В одном из писем поэт признавался: «Я не стою ее, не могу сделать ее счастливою с моим характером и с маленьким состоянием... Видеть, что все милое и драгоценное сердцу страдает, это – жестокое мучение...» В другой раз высказался иначе и ироничнее, почему он не подходит ей: «Первый резон – мал ростом. 2-й – не довольно дороден. 3-й – рассеян. 4-й – слишком снисходителен... 6-й резон – не чиновен, не знатен, не богат». Шуткой прикрывал боль, а тем временем сердце кровоточило от страданий.

Анна Фурман вышла замуж за другого. А Батюшкову осталась доля изливать свои чувства в стихах – в любовных элегиях «Мой гений», «Разлука», «Таврида», «Пробуждение». Знаменитые строки «О память сердца, ты сильней/ Рассудка памяти печальной...», положенные на музыку Глинкой.

Начальные признаки душевной болезни появились летом 1820 года, в Неаполе, куда он отправился на дипломатическую службу. Физические недомогания и тоска преследовали его. В 34 года Батюшков умолк как поэт. Лечение на Кавказских водах и в клинике Зонненштейна в Германии не помогли. Бред и галлюцинации чередовались с периодами ремиссии, когда больному становилось лучше, в такие дни он занимался рисованием и лепил фигурки из воска. Но потом неизменно наступал кризис. Летом 1828 года немецкий врач Дитрих привез Батюшкова в Москву. Сохранились записки Дитриха о том, как он вез русского поэта на родину: «...сидя в коляске, почти не двигался, но временами улыбался, и так странно, что сердце содрогалось...» Кричал по-итальянски, что он прибыл на родину Данте и Тассо, и то, что он тоже художник! То, выйдя из коляски, бросался на траву, крича уже по-русски: «Маменька! Маменька!»

В 1830 году в Вологде больного навестил Пушкин, но Батюшков его не узнал. Под впечатлением увиденного Александр Сергеевич написал свои знаменитые строки: «Не дай мне Бог сойти с ума./ Нет, легче посох и сума...» Пушкин видел важную заслугу Батюшкова в том, что тот сумел дать русскому слову и русскому звуку красоту и силу «италианского» слова и звука. На полях батюшковских «Опытов...», рядом со строками из стихотворения «К другу», Пушкин записал: «Звуки италианские! Что за чудотворец этот Батюшков». И вот этот «чудотворец» угрюмо молчит и только что-то рисует на бумаге. Пушкин испытал ужас.

Оборвалась лира Батюшкова. Он мог написать и сделать для русской литературы многое, он это знал, ибо лучше других сам сказал о своей трагедии, на рубеже «двух жизней»: «Что писать мне и что говорить о стихах моих!.. Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди узнай теперь, что в нем было!»

Поди узнай. Алексей Пьянов в стихотворении, посвященном Батюшкову, написал: «Стихи его/ И музыка речей – / Чудесный пир/ Для слуха и очей.../ Безумие/ Оборвало строку,/ Как будто конь/ Споткнулся на скаку».

Умер Константин Батюшков 7(19) июля 1855 года в возрасте 68 лет от тифа. Похоронен в Спасо-Прилуцком монастыре.

В молодые годы он написал в стихотворении «Надпись на гробе пастушки»: «...И я, как вы, жила в Аркадии счастливой...»

Счастливая Аркадия? В письме к А. Тургеневу Вяземский писал: «Мы все рождены под каким-то бедственным созвездием. Не только общественное благо, но и частное не дается нам. Черт знает как живем, к чему живем! На плахе какой-то роковой необходимости приносим в жертву друзей своих, себя, бытие наше. Бедный Батюшков...»

Вздохнем и мы по поэту.

СФИНКС РУССКОЙ ЖИЗНИ

Петр Чаадаев

В Нижнем Новгороде на улице Чаадаева есть памятная доска: «Петр Чаадаев. Поэт. Друг Пушкина».

Конечно, друг, – у нас все крутится вокруг Пушкина, он – наше светило, а остальные, так, – мерцающие звездочки. Чаадаев – поэт? Разумеется, поэт, коли у него было так сильно развито воображение, а метафоры и сравнения так и выпирали из его текстов. Но еще Чаадаев был философом, мыслителем. И мыслителем в основном русским: все о России думал, сравнивал ее со странами Запада и негодовал, почему мы, русские, не такие, как немцы или французы, и живем значительно хуже их, – почему? Юный Пушкин со своей поразительной интуицией сразу понял суть Чаадаева:

Он вышней волею небесРожден в оковах службы царской;Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,А здесь он – офицер гусарский.

И гусарствовал недолго. Ушел в высокие думы и своими мыслями взбудоражил Россию (разумеется, просвещенную ее часть). Чаадаев со временем весь издан, но его мало читают, недостаточно цитируют и почти всегда обходят стороной: опасный Чаадаев! Все высказанное им – это пропасть, бездна, не дай бог провалиться туда. А может быть, прав был Николай I, объявивший Чаадаева сумасшедшим.

«Сумасшедший!»«рыжий!» —Запрыгали слова.Ругань металась от писка до писка,и до-о-о-о-лгохихикала чья-то голова,Выдергиваясь из толпы, как старая редиска, —

это ранний Маяковский, стихотворение «Ничего не понимают» (1913).

Император Николай I действовал как первый психиатр России и, ставя диагноз чаадаевским мыслям, в первую очередь, полагался на свое внутренне чутье: Чаадаев опасен России, его слова о свободе – сродни артиллерийским снарядам – могут все разрушить. «Польза философии не доказана, а вред – возможен», – однажды вымолвил Его Величество.

Среди заметок на полях книг есть одно ужасное высказывание Чаадаева. Он говорит: «...меня обвиняют в том, что я притворяюсь, но как не притворяться, если живешь среди бандитов и дураков». Эту запись Чаадаев сделал как бы конспиративно, не в открытую. Как опытный конспиратор, он важные для себя мысли записывал на полях книг или на клочках бумаги, – авось, не заметят!.. Но и того, что появилось в печати, было достаточно, чтобы мыслителю кричать: ату его!.. Чаадаева критиковали вовсю, но так до конца и не поняли. Он был, по выражению одного из современников, сфинксом русской жизни.

Ну, а теперь коротко о его биографии. Петр Яковлевич Чаадаев родился 27 мая (7 июня) 1794 года в Москве. В «Родословной книге князей и дворян российских и Выезжих» можно найти такую информацию: «Чаадаевы. Выехали из Литвы. Название получили от одного из потомков выехавшего и прозывавшегося Чаадай, но почему, неизвестно». По одной из версии, имя имеет монгольские корни, его носил один из сыновей Чингисхана, получивший во владение огромную территорию, население которой называли «чегодаи» (или «чегатаи»). Отец мыслителя, Яков Чаадаев, дослужился до подполковника и баловался иногда литературой, написав и издав комедию «Дон Педро Прокодуранте, или Наказанный бездельник». А мать Петра Чаадаева – Наталья, была дочерью знаменитого историка и публициста XVIII века князя Михаила Щербатова, который написал нашумевшую и, естественно, крамольную книгу «О повреждении нравов в России». Внук где-то унаследовал эти литературно-бунтарские гены.