Юрий Безелянский - 69 этюдов о русских писателях Страница 16

так писал Денис Давыдов своей соседке Кукушкиной.

В возрасте 35 лет Денис Давыдов женился на Софье Чирковой. Богатое приданое пришлось весьма кстати. Жена попалась ему заботливая, внимательная, любящая, ухаживала за ним, как за малым ребенком (гусар в мирное время – точно малое дитя). В одном из писем Давыдов писал одному из друзей: «Что тебе сказать про себя? Я счастлив! Люблю жену всякий день всё более и более... Несмотря на привязанность к жене милой и доброй, зарыт в бумагах и книгах, пишу, но стихи оставил! Нет поэзии в безмятежной и блаженной жизни».

Какие стихи, когда кругом целая ватага детей – Васька, Николенька, Денис, Ахилл и прочие «партизаны», все галдят и требуют к себе внимания. Хорошо-то хорошо, но на душе что-то свербит. Мучает Дениса Давыдова ностальгия по молодости, по боям, по друзьям-собутыльникам:

Где друзья минувших лет?Где гусары коренные,Председатели бесед,Собутыльники седые?..

С одним из таких, с Дмитрием Бекетовым, Денис Давыдов особенно сдружился, благо он жил недалеко от него, верст в двухстах, не более. У Бекетова Давыдов и познакомился с его племянницей Евгенией Золотаревой. Ей 21 год, она прехорошенькая, эдакая Психея пензенская, очень начитанная и обожает стихи. Нетрудно догадаться, что возникло взаимное чувство. Он – женатый мужчина, да еще с кучей детей, она – девица на выданье, но разве сердцу прикажешь, кого надо любить, а кого нельзя?

Эжени (на французский лад) Золотаревой Денис Давыдов пишет стихи в альбом:

В тебе, в тебе одной природа не искусство,Ум обольстительный с душевной простотой,Веселость резвая с мечтательной душой,И в каждом слове мысль, и в каждом взоре чувство.

Долго не писал Давыдов стихи, а тут вдруг прорвало: одно стихотворение прекраснее другого. Любовь – источник вдохновения. Он пишет Эжени и стихи, и письма (сохранилось 57 писем к «пензенской богине»). Они встречаются. Но встречи эти, естественно, тайные и робкие: оба понимают, как опасно дать разгореться любви и страсти. И вот наступает закономерный конец.

«Я знаю хорошо, что это должно так кончиться, но это не облегчает удара, – писал Золотаревой Денис Давыдов. – Всё кончено для меня; нет настоящего, нет будущего! Мне осталось только прошлое, и всё оно заключается в этих письмах, которые я вам писал в течение двух с половиной лет счастья».

Тоже странность. Обычно любовные письма просит вернуть женщина, а тут мужчина. Но этим мужчиной был поэт, а поэты всегда бывают немножечко странными. И вот последние стихи:

Прошла борьба моих страстей,Болезнь души моей мятежной,И призрак пламенных ночей,Неотразимый, неизбежный.И милые тревоги милых дней,И языка несвязный лепет,И сердца судорожный трепет,И смерть, и жизнь при встрече с ней...Исчезло всё!..

Под давлением родственников Евгения Золотарева приняла предложение и обвенчалась с пензенским помещиком Манцевым. Была ли тут любовь? Трудно сказать. Но стихов не было точно. Письма Дениса Давыдова Эжени сохранила при себе и передала по наследству сыну. Значит, дорожила.

Ну, а Денис Давыдов? После расставания с Эжени, по наблюдению современника, «стал стареть ужасно». А вскоре подоспела и смерть.

Немного о водке

В заключение отметим, что на склоне лет Денис Давыдов ворчал по поводу «новых гусар», нового поколения военных:

Говорят, умней они...Но что слышим от любого?Жомини да Жомини!А об водке – ни полслова!

И что это за таинственная «Жомини»? Оказывается, не что. А кто – военный теоретик, по происхождению швейцарец, генерал Анри Жомини. Был советником Александра I и основал русскую Академию генерального штаба. И выходит, что Дениса Давыдова раздражали паркетные офицеры, не пропахшие дымом сражений. Да еще этот иностранец Жомини! Что касается водки, то Денис Васильевич вряд ли мог предположить, что со временем его любимая матушка Россия утонет в алкоголе. «А об водке – ни полслова»? А пиво?!

ОТ ЛЮБВИ К БЕЗУМИЮ

Константин Батюшков

В 1987 году широко отмечалось 200-летие Батюшкова. Солидный доклад «К.Н. Батюшков и русская литература» в Союзе писателей и в Институте мировой литературы. Вычеканенная юбилейная медаль. Выпущенный миллионным тиражом томик стихов поэта. Большое празднование на Вологодчине. Уйма народа. Речи, стихи. Выступление фольклорного ансамбля...

И вот прошло 20 лет, 220-летие Константина Батюшкова – и тишина. Не нужен ни поэт, ни вообще русская литература. Свой «батюшка» сидит в Кремле, – чего же еще желать большего?.. если вспоминать прошедшее, то 20 лет назад при выступлении фольклорного ансамбля особым успехом пользовался танец «Веселуха-топотуха». Какая историческая ирония! Жизнь Батюшкова была отнюдь не веселой, а трагически-печальной. Он был забыт как литератор еще при жизни, в которой оказался неудачен и беден, закладывал и перезакладывал свое жалкое именьице. Издал всего лишь одну книжку. И впал в безумие. Из 68 прожитых лет половину Батюшков провел под гнетом неизлечимой душевной болезни. «И был он мертв для внешних впечатлений» – как выразился о нем Вяземский. Вот такая «Веселуха-топотуха».

Следует напомнить, что Батюшков был первым, кто тяготился чиновничьим мундиром (до Пушкина); кто пришел к выводу, что в России бывает горе от ума (до Грибоедова); прежде Гоголя сжег свои рукописи; до Баратынского в Италии заболел ностальгией и о войне, задолго до Льва Толстого, написал жестокую правду. И, наконец, Батюшков был предтечей Пушкина.

У Осипа Мандельштама есть строки:

Нет, не луна, а светлый циферблатСияет мне – и чем я виноват,Что слабых звезд я осязаю млечность?И Батюшкова мне противна спесь:Который час? Его спросили здесь,А он ответил любопытным: вечность.

Спесь Батюшкова – это для рифмы, а на заданный вопрос о часе Батюшков точно ответил так: вечность. То есть он думал не о жизни, а заглядывал за ее грань.

Константин Николаевич Батюшков родился 18 (29) мая 1787 года в Вологде, в старинной дворянской семье. Рано лишился матери: она сошла с ума, когда мальчику было всего 4 года. Юность его прошла у родственников в Петербурге. Учился в частных пансионах. Получил блестящее образование, в совершенстве владел несколькими европейскими языками (а итальянский выучил первым из русских писателей). Прекрасно знал латынь и, соответственно, античную литературу. Под влиянием своего дяди Михаила Муравьева, «самого порядочного русского», Батюшков увлекся поэзией.

А потом была служба, сначала в Министерстве просвещения, затем при Московском университете. Службой, естественно, тяготился, поэтическая душа рвалась куда-то ввысь. Его девизом было «подобно Тассу, любить и страдать». Торквато Тассо – любимый поэт Батюшкова, которого он переводил на русский. Печатал стихи в различных журналах и альманахах: «Северный вестник», «Лицей», «Цветник», «Вестник Европы» и др. Как выглядел Батюшков в молодости? Современник вспоминает, что он был «чрезвычайно приятной наружности. Глаза у него были чудного голубого цвета, волосы курчавы, губы довольно большие, сладострастные. Он всегда отлично одевался, любил даже рядиться и был педант в отношениях моды. Говорил он прекрасно, благозвучно и был чрезвычайно остроумен».

Себя Батюшков характеризовал с легкой иронией: «лентяй, шалун, беспечный баловень, маратель стихов... который любит друзей своих, влюбляется от скуки».

Для себя он – «маратель стихов», для читателей и поэтов – «жрец любви», «философ-эпикуреец», «русский Тибулл», «Русский Парни», «Русский Петрарка», призывающий «харит изнеженных любить, наперстник милых аонид». Было такое направление в русской поэзии: сентиментализм, в оковах которого и барахтался поначалу Батюшков. Карамзин сурово порицал поэтов-сентименталистов за «излишнюю высокопарность» и «притворную слезливость». Что было, то было.

В «Силуэтах русских писателей» Юлий Айхенвальд писал: «Батюшков – певец сладострастия, и даже слово это было для него излюблено. Он радовался молодости и страсти, любил вдыхать в себя от каштановых волос тонкий запах свежих роз и безустанно пел о том, что «сладко венок на волосах каштановых измять и пояс невзначай у девы развязать». Его чаровали тихие, медленные и страстные телодвижения в сплетенном хороводе поющих жен. Он славил и роскошь золотую, которая обильною рукой подносят вины и портер выписной, и сочны апельсины, и с трюфелями пирог...» Цитату следует оборвать, а то придется стремглав бежать в ближайший ресторан, хотя я не уверен, что там есть «с трюфелями пирог».

Батюшков в своих стихах пел любовь и удивлялся, что для «угрюмых стоиков и скучных мудрецов» – «Весна без радости и лето без цветов». Вот такая была в нем языческая радость. Но не одна. Рядом соседствовали совсем иные мысли и чувства, он часто «вспоминал и о минутности и бренности всего человеческого». Он отчетливо понимал, что все неминуемо исчезнет, что смерть стоит за спиной.