Иван Осадчий - Мы родом из СССР. Книга 1. Время нашей молодости Страница 17

Гитлеровскому командованию удалось без особого труда, бронетанковой армией Манштейна, ударом из района Краматорска – на Лозовую, отсечь «барвенковский выступ», в силу чего огромное количество войск оказалось в своеобразном котле, окружённом гитлеровскими полчищами. Враг пересёк по Северному Донцу пути отхода наших войск и их постигла жесточайшая судьба. Юго-Западный фронт понёс большие потери, в том числе и среди командного состава. Многие и многие тысячи в эти майские дни погибли; многие десятки тысяч оказались во вражеском плену.

Ликвидировав «барвенковский выступ», гитлеровская армада двинулась на Восток, к Волге, к Сталинграду; правое (южное) крыло фашистских войск устремилось на Северный Кавказ.

День 17 мая 1942 г. в моей памяти на всю жизнь сохранился как один из самых жестоких и кровавых дней войны. В этот день Барвенково было подвержено бесчисленным массированным смертоносным бомбёжкам гитлеровской авиации и артиллерийскому обстрелу. Наступили долгие месяцы второй гитлеровской оккупации города, новых жесточайших испытаний.

Николай Семенович Фисенко. Май 1945 г.

…Зимой 1943 года на «крыльях» победоносного завершения Сталинградской битвы фронт двинулся на Запад. Шестого февраля того же года Барвенково было вторично освобождено от фашистских оккупантов. Оказалось, что совсем недалеко от Барвенково, где-то между Славянском и нашим городом участвовал в наступлении со своей ротой и Николай Семёнович Фисенко, мамин родной брат. В разгар боя получил ранение в ногу. Побыв несколько дней в прифронтовом госпитале, он, получив разрешение, приехал к нам и долечивался у нас примерно ещё недели две. Но долечиться не смог. В связи с угрозой новой оккупации Барвенково, он был вывезен в тыловой госпиталь.

Девятого марта 1943 года Барвенково снова было захвачено фашистами.

Нелегко далось городу и последнее освобождение от фашистов – в начале сентября 1943 г. Фронт тогда стоял в 40 километрах восточнее Барвенково, по Северному Донцу. К этому времени, особенно после сокрушительного поражения немцев в районе Белгорода-Курска-Орла летом 1943 г., становилось очевидным, что немцам уже не оправиться, что их ждёт неминуемый разгром. Поэтому враг отчаянно старался закрепиться на естественном рубеже – на Северном Донце. Вместе с немцами на этом участке фронта было немало власовских частей, сформированных из предателей Родины. Им терять было нечего, и они со звериной яростью и жестокостью сражались до последнего, а отходя, – старались оставить после себя опустошённую землю: взрывали железные дороги, школы, уцелевшие дома; выделенные спецкоманды методически поджигали избу за избой, целые кварталы и улицы (абсолютное большинство изб на нашей улице, да и на других улицах города, были под соломенной или камышовой крышей). Мужчин в городе к тому времени фактически не было, оставались только инвалиды и глубокие старики. Отступавшие немцы и власовцы гонялись за каждым юношей и подростком, увозили с собой в качестве «живого прикрытия» и для строительства по пути отступления оборонительных укреплений.

За два года военной биографии Барвенково было много других драматических и трагических дней и для города, и для нашей семьи, и для меня лично. О некоторых из них я ещё расскажу. Но эти две даты, в моём представлении, были особо знаковыми в судьбе города, и потому больше других врезались в мою память. Хотя, конечно же, зарубцевались в памяти и в сердце и другие жутчайшие картины гитлеровского нашествия.

Война с фашистами описана во многих тысячах книг, исторических исследованиях и мемуарах, отражена в десятках художественных и документальных фильмов. В ряде книг упоминается и Барвенково, военные операции, связанные с его судьбой. Но очень скупо и невыразительно. Между тем, в истории Великой Отечественной войны не так уж много городов со столь драматической судьбой.

Я не ставлю здесь цель описать военную биографию моего родного города. Это требует основательного изучения многочисленных документов, обстоятельного анализа всех военных операций. Может быть, если хватит сил и жизни, я смогу хотя бы частично устранить «белые пятна» в военной истории Барвенково.

Но не могу не отразить отдельные эпизоды суровой военной поры, непосредственно затрагивающие судьбу нашей семьи, наиболее глубоко врезавшиеся в мою память.

Одним из самых трагических событий был арест мамы осенью 1941 года, вскоре после начала первой оккупации города. Формальным поводом для ареста явилось то, что мы не выполнили распоряжение оккупационных властей о сдаче имеющегося «личного транспорта»… велосипеда. Но фактически причиной ареста была попытка заполучить сведения об отцовских товарищах, занимавших видное место в советских учреждениях города, об их семьях. Допрашивал маму сам шеф городской полиции, спешно сформированной из разного рода антисоветской мерзости, всплывшей на поверхность в первые же часы прихода немцев.

Свежеиспечённый полицейский начальник, ставший ярым слугой фашистов, был сыном местного попа, в своё время репрессированного за антисоветскую деятельность. Сутки, проведённые мамой в полицейском подвале, жестокие допросы и зверские побои дорого обошлись для неё: вернулась она домой измученной, осунувшейся, поседевшей. Для нас с сестрой эти сутки показались вечностью и первым по-настоящему серьёзным испытанием, первой семейной травмой, нанесённой войной «новым», фашистским режимом…

Маме было всего 36 лет. После этого «урока», преподнесённого ей поповским сыном, мама в церковь больше не ходила…

Не меньшие тревоги были связаны с неоднократными попытками отправить сестру на работу в Германию. Мама пыталась прятать дочь, но куда спрячешь фактически в условиях села, каким оставалась наша «западня» – западная окраина Барвенково. Тогда решили прибегнуть к «самоэкзекуции»: загоняли химические чернила под кожу: рука распухала, становилась фиолетовой, напоминала страшную экзему. Однажды таким способом удалось избежать угона сестры в немецкую неволю. Но вскоре она была «мобилизована» оккупационными властями на дорожные работы и увезена в трудовой лагерь, в соседнюю Лозовую, за 60 километров от Барвенково. Со дня на день ожидалась отправка «мобилизованных» в Германию, но сестре удалось невероятным способом избежать этой участи, сбежать из лагеря и вернуться домой. И на склоне жизни она помнит весь ужас пережитого. Помнит и то, что мама спасала дочь ценой большой опасности для себя.

…Барвенково – степной городок, и естественных условий для партизанских баз, созданных в лесных районах Белоруссии и Украины, не было. Но для работы в подполье в городе была оставлена группа коммунистов и беспартийных советских активистов. Развернуть сколько-нибудь заметную подпольную работу в городе и районе им не удалось: то ли из-за отсутствия надлежащих организаторов, то ли из-за отсутствия её координации в масштабах Харьковской и других соседних областей.

Для диверсионной работы в фашистском тылу и выхода на связь с оставленными подпольщиками советское командование забрасывало в город мобильные боевые группы. Но, к сожалению, их судьба была печальной: их быстро обнаруживали и уничтожали. Для устрашения местного населения один из бойцов ликвидированной диверсионной группы был повешен на площади в районе железнодорожного вокзала, и его труп с табличкой: «Враг Великой Германии» несколько дней оставался на виселице.

Непросто сложилась судьба и тех, кто был оставлен в подполье. Одних выдали немцам добровольные холуи из антисоветского отребья. Другим пришлось позже держать ответ за пассивность (бездеятельность) уже перед советскими властями. В этих условиях каждый советский патриот оказывал сопротивление фашистам в меру своих возможностей. Как могли, вредили врагу: портили телефонные провода; собирали и распространяли советские листовки, уклонялись от мобилизации на работу и угона в Германию; прятали тёплую одежду, продовольствие, птицу, скот.

Особую заботу проявляли многие барвенковчане о попавших в плен или оставшихся раненых советских солдатах и командирах. В Барвенково был довольно крупный лагерь военнопленных, особенно после пленения тысяч советских воинов в середине мая 1942 года, после провала контрнаступления наших войск в районе Харькова, о котором я уже упоминал выше.

Свои фамилии и имена военнопленные называли сами, когда жители приближались к колючей проволоке, опоясывавшей лагерь. Многим женщинам удавалось доказать немецкому лагерному начальству, что это их мужья, братья, сыновья. Немцы тогда, летом 42-го, были в победном угаре и отпускали из лагеря опознанных женщинами «мужей», «сыновей», «братьев». И нашей маме удалось таким же образом освободить из лагеря двух «мужей» и «брата».

Правда, нередко такой «лёгкий» способ «освобождения» кончался печально: соседи доносили немцам, а чаще полицаям и старостам, о подлоге, и «освобождённых» снова бросали за колючую проволоку.