Генрих фон Лохаузен - Верхом за Россию Страница 17

Но из-за такого воодушевления, из-за чрезмерности их революции, англичане дошли до диктатуры Кромвеля, французы до гильотины, сентябрьских убийств, «террора» и господства Наполеона. И он, их император, вел французов по всем полям сражений Европы. Он раздувал пламя их ожиданий, пока оно не выгорело. С помощью разума такого не добьешься. Разум скорее учит граждан вовремя беречь их права и не доверять государству. Он делает их трезвыми и критическими, но, тем не менее, он никогда не поднимет их над собой. Но большинство — как бы громко они это не отрицали — хотят как раз этого: они хотят, чтобы их подняли над ними самими. Наполеон не предоставлял права, он требовал жертв. Он ничего не обещал и не дарил, он только требовал и всегда требовал снова. И гордость французов росла, когда они видели, что они совершили. Чем огорчал их террор Фуше? Он коснулся только немногих, и только немногие знали об этом. Другие росли в том огромном, что требовалось от них, росли в требованиях узурпатора.

Какая ошибка думать, что более благоразумная, более благотворительная, более справедливая форма государственного правления сможет добиться наибольшего от людей! Часто как раз лживый образец, очевидный самообман, очевидная фата-моргана добивается от них наибольших усилий. Значение имеет не то, во что именно верят, а то, насколько сильно верят. То, что вера двигает горами, написано уже в Библии, но там вы не найдете и словечка о том, что какая-то конституция могла бы сделать то же самое.

Хорошее или плохое, но любое правительство живет за счет тех, которые любят свою страну. Чем хуже правительство, в тем больше исключительной мере она живет за счет них. Не мошенники в стране — это колонны их власти, а те, доверием которых они тайком злоупотребляют ежедневно и ежечасно. Если речь при этом идет об идее, то она тоже живет только за счет того, что в ней хорошо. В любом политическом движении, в каждом, которое имеет значение, «хорошо» и «плохо» перемешаны друг с другом. Но то, что удерживает ее наверху, это всегда лишь Добро в ней, искрой правды посреди всей ее лжи являются те, кто искренне думают, что поступают правильно: они образуют капитал, которым кормится любая власть, любая партия, любая церковь, любое государство, даже стоящее на стороне несправедливости.

Сами по себе силы Зла не продержатся и мгновения. Ни у нас, ни у них. Им днем и ночью нужно Добро как передняя пара лошадей в упряжке, им всем — фальшивому королю, лжепророку, лживой идеологии. Взгляните-ка на тех, с другой стороны; как вы думаете, что дает им силу? Террор? Он держится только в мирное время! Социальная зависть? Ее не хватит даже для начала! Нет, их сила основывается на искренней вере тысяч людей в то, что их порядок — единственный справедливый. Но к этим тысячам добавляются те сотни тысяч, которые считают, что обязаны защищать свою родину от нас. И если бы на нашей стороне не было бы миллионов, считавших так же, мы никогда не продвинулись бы сюда.

Будь то у нас или в другом месте: Чем вернее, чем доверчивее те, кто следуют за своими вождями, тем более рискованные предприятия позволяют они осуществлять этим самым вождям. Народ прожженных хитрецов никогда не позволит деспоту возвыситься над ними. Такой народ хочет иметь право на свои высказывания и на участие в принятии решений. Он завидует любому, кто у власти, и ни одной власти не доверяет. Он захочет ограничить ее любым способом и всегда добьется того, чтобы расширить собственные права. Привыкнув требовать, он будет бояться обязанностей и будет насмехаться над жертвами. Но то, что на войне только доверчивые и самоотверженные определяют вес народа, что только они могут высказывать что-то об его ценности или малоценности, в гораздо большей мере, чем когда-либо форму его государственного правления, многим не приходит в голову. Скажите мне, какая форма государственного устройства больше всего требует от вас, и я скажу вам, какая самая лучшая для нас. От хитреца ничего нельзя потребовать. Спрятаться, сбежать, скрыться — для него это считается более высокой добродетелью. И он сам вместе с этим может добиться успеха по-своему. «Дети мира по-своему умнее детей света», так тоже написано еще в Библии. Но целый народ, состоящий из таких хитрецов, обязательно, в конце концов, окажется пешкой в игре других.

Взгляните на греков. Они превосходили римлян во всем: в численности людей, в материальных богатствах, в технических приспособлениях, в унаследованном культурном достоянии, и уступали им только в одном: в силе воли и в готовности пожертвовать собой. Греки ставили на поле битвы наемников, а римляне их собственных сыновей. Греки спорили, а римляне действовали, и выше всех соображений ставили лишь одно: власть и великолепие Рима. Чтобы воплотить их, они подчинялись любой дисциплине.

И это было решающим фактором. Конечно, позднее обычаи и пороки эллинов захватили, пожалуй, и саму римскую столицу. Но сами греки от этого не стали свободными. Они оставались рабами римлян. Рим позже был побежден изнутри, но это сделали не они, а христиане, и тоже только силой их веры и их жертв. Для этого им потребовалось триста лет. Еще во Второй Пунической войне Карфагену для победы над Римом хватило бы одной единственной последней выигранной битвы вместо битвы при Заме. Будь на стороне Ганнибала на десять тысяч воинов больше, и Греция была бы спасена. Мельницы Бога мелют медленно. У кого недостаточно терпения для них, тот не может пугаться меча. Тогда Ганнибал выступал за весь эллинский мир. Он пал, так как не разглядел опасности Рима.

— Карфаген так никогда и не смог оценить эту опасность? — заметил всадник на вороном коне.

— Он недооценил ее! — ответил скачущий в середине. — Походы Ганнибала снова и снова требовали новых усилий от римлян, но не от карфагенян. То, что Ганнибал с самого начала перенес войну на европейскую землю и все четырнадцать лет воевал вдали от Африки, убаюкало Карфаген в чувстве фальшивой безопасности. Если бы народ Карфагена так же стоял за Ганнибалом как римский за своими — пусть посредственными — полководцами, тогда, вероятно, это в последний решающий раз сдвинуло бы стрелку на весах; а, возможно, и нет. Может быть, Юпитер и тогда оказался бы все же сильнее Баала.

С этими словами скачущий в середине офицер простился с самым молодым из его провожатых, прапорщиком их Восточной Пруссии, поскакал вперед вдоль колонны к штабу дивизиона. Когда они через некоторое время вернулись, то оставшиеся беседовали о разных незначительных вещах, а потом о женах и девушках. По-видимому, всадник на рыжей лошади рассказывал своему товарищу о случившихся с кем-то событиях, после чего тот воспроизвел как раз услышанное такими словами: