Елена Первушина - Тургенев и Виардо. Я все еще люблю… Страница 17

Ваш И. Тургенев.

P. S. Иду к Луизе; несу ей немецкую книгу, чтобы и она тоже помнила об отсутствующем друге. Ах! я всех вас так люблю! Я это чувствую теперь больше, чем когда-либо…

Полина и Луи Виардо – Тургеневу

17, 19, 20, 21 июня (29 июня, 1, 2, 3 июля) 1850. Лондон

Лондон, 29 июня.

Сегодня вы должны сесть на пароход, возлюбленный друг, и я молю Бога и всех ангелов быть к вам благосклонными. Раз уж решено, что они должны унести вас далеко от нас, пусть это произойдет как можно легче и как можно быстрее.

1 июля

Здравствуйте, дорогой Тургенев, спасибо за ваше доброе письмецо из Берлина – я не ожидала получить его сегодня и вздрогнула, как если бы увидела вас собственной персоной. Мне принесли его в 10 часов утра, когда я еще была в постели и как раз просыпалась. Можете себе представить, как оно было встречено! Я ни минуты не переставала думать о вас, Луи тоже. Мы сопровождали вас на каждой станции. Бедняжка Диана! Должно быть, ей было очень грустно в клетке для собак! да ведь она может заболеть во время переезда! Я отсюда вижу, как вы держите ее на руках и заботитесь о ней, как о малом ребенке, – как же вы добры!

2 июля

Дорогой добрый Тургенев, да благословит и хранит вас Бог каждый час вашей жизни, вот о чем я молюсь с утра до вечера – каждый день моя первая и последняя мысль – о вас, и если бы вы знали, сколько о вас думают, говорят, пока вас нет, то вы бы убедились, что ваше присутствие в наших сердцах не только не уменьшилось по сравнению с тем, когда вы были рядом, напротив, память непрестанно возвращает вас сюда с такой степенью достоверности, что это становится почти что второй, очень дорогой реальностью. Уже завтра нас разделит море – и все же мне будет удобнее думать, что вы доехали. Надеюсь, что партитура «Пророка» не доставит вам затруднений – она ведь такая тяжелая! Ваше письмо из Штеттина было тоже подано мне при пробуждении. Я не знаю ничего более приятного. Думаю, мне стоит подольше обычного спать по утрам из желания получать почту таким образом, а не ждать ее, беспокоясь при малейшем опоздании. Вчера вечером я пела у королевы: арию Генделя «Lascia ch’io pianga», дуэт из «Андроника» с г-жой Кастеллан, прелестное трио из «Графа Ори» с нею же и с Марио и старый квинтет Азиоли, который бисировали. «Сого Campestre» нашего Дона Базилио Косты завершил сравнительно скучный концерт. Г-жа Гризи нацепила на себя все свои русские бриллианты и остальные тоже. B венце бенефициантки она сверкала, как рака. Г-жа Кастеллан была буквально увита цветами всех оттенков, в розовом, как и г-жа Гризи, платье – ввиду всего этого я порадовалась, что надела простое белое платье (то, в котором была на концерте Берлиоза, где так плохо спела арию Ифигении), с красивой белой розой в волосах и с другой – за корсажем и несколькими красивыми браслетами. До чего же плохо одеваются англичане! Королева была наряжена, как руанский леденец, вы знаете какой, очень прямая и плотно обернутая голубой и серебряной бумагой, т. e. тканью. Уверяю вас, все это не вызывало желания ее сгрызть. B обществе актеров ее посещает одна-единственная мысль, которую она тиражирует согласно их числу. Например, вчера она подошла сначала ко мне и очень тихо произнесла: «Я недавно любовалась вами в «Пророке» – должно быть, это очень утомительно, но как красиво… особенно сцена в церкви», – затем она подошла к Марио и произнесла перед ним в точности ту же речь – это бы еще куда ни шло, – но она подошла к г-же Кастеллан, которая, услыхав столь странный комплимент, скорчила свою кисловатую гримаску. Полагаю, что и самой Гризи пришлось испытать подобное удовольствие. Что и говорить, самый приятный из всех дворов – петербургский. Если вы случайно услышите, что я отзываюсь о нем дурно (а я знаю одну даму, которая развлекается, сочиняя эту недостойную ложь), не забудьте за меня заступиться – неблагодарность, на мой взгляд, наихудший из всех пороков, и мне не хочется, чтобы его записали на мой счет. A если вы случайно встретите кого-либо из наших общих друзей: Виельгорского, Солового или Степана Гедеонова, передайте им от меня всяческие приветствия. До сего дня я пела 4 раза, послезавтра будет пятое представление, если только мой насморк (а таковой у меня имеется) позволит. Репетиции «Жидовки» еще не начались, но все готово за исключением соло, Гуно написал мне вчера, что последняя сцена «Сафо» завершена – он жалуется на отсутствие дорогого Тургенева, который бы раскритиковал или одобрил то, что сделано. Как он вас любит и как он прав!

Иван Тургенев. Фотохудожник Андрей Деньер. 1859 г.

B субботу мы слушали «Капулетти» в театре Лам-лей, где пели г-жа Пароди и г-жа Фриццолини. Какая плохая музыка! Какая пустота! как я могла согласиться петь это, правда, живость действия мешает трезво судить о произведении, а я слушала его впервые, не принимая участия. 3-й акт Беллини далеко не равноценен тому же у Ваккаи, жалким и рабским подражанием которого он, тем не менее, является. М-ль Пароди, хотя и считается ученицей г-жи Пасты, актриса самая заурядная, а что до г-жи Фриццолини, снискавшей себе столь громкую славу… Один раз она дала петуха, вот и все. Я еще не слышала «Бури». Ho, кажется, кроме Лаблаша, ничего примечательного в ней нет. To есть, я хотела сказать, кроме остатков колосса. Знаете ли, я превосходно устроилась с жильем. Давненько у меня не было такого уютного уголка. Мы располагаем двумя смежными комнатами – большой и маленькой. Разумеется, я выбрала себе маленькую. Поскольку дверь между ними огромная, поперек я поставила пианино, и с обеих сторон осталось еще довольно места для свободного прохода, письменный стол стоит прямо посреди комнаты. Слева окно, выходящее в красивый, заросший кустарником двор, но я оставляю жалюзи все время опущенными, чтобы не быть на виду у прохожих. Кроме того, я нахожу полусвет вполне подходящим для чтения и письма и более спокойным для глаз, чем тот резкий свет, который вам будто нехотя посылает это оловянное небо. Передо мной против стены стоит диван с двумя стульями по краям и два маленьких столика с цветочными горшками, справа от меня – пианино, а за спиной – камин, уставленный полными свежих цветов вазами; подле камина, слева от меня – стол с огромной китайской вазой, а справа – этажерка для нот. По обе стороны от окна висят два красивых китайских портрета – в комнате есть еще три гравюры, из которых одна изображает прекрасного юношу, лежащего на скамье, играющего с собакой и как будто не обращающего ни малейшего внимания на бедную девушку, прислонившуюся к стене, которая стоит, опустив руки, и кажется полностью поглощенной немым созерцанием бездушного красавца. Бедняжка, представляю, как сильно она должна страдать! Ha другой гравюре изображен молодой человек в тюрьме, несомненно, осужденный, поскольку он сидит, обхватив голову руками и отвернувшись от молодой девицы, возможно, его возлюбленной, которая пришла утешить отверженного обществом, но любимого ею человека, смерть которого убьет ее. Bo всем этом у женщин хорошие роли. Третья гравюра незначительна. Юная парочка у колодца. Молодой человек, похоже, делает честное предложение, которое глупышка с сожалением отвергает, только почему она его отвергает? Он выглядит гораздо умнее и лучше ее.