Вячеслав Маркин - Неизвестный Кропоткин Страница 17

В 1855 году географ Н. Г. Меглицкий совершил путешествие по Амуру, собрав большую коллекцию растений. В том же году начала работать академическая сибирская экспедиция, в которой математик Леопольд Шварц руководил составлением карты, а геолог Фридрих Шмидт проводил геологические исследования. Эта экспедиция выполнила широкую программу. Она получила много новых данных по геологии, горному рельефу, растительности и животному миру. А кроме этого исследовала пеструю этнографию края и экологические условия жизни населения.

Все эти исследователи продолжили работу первых казаков-землепроходцев, им тоже приходилось преодолевать громадные территории, на которые еще не ступала нога ученого, а то и вообще человека. Таким же «земплепроходцем» суждено было стать Кропоткину, хотя, приближаясь к месту своей службы в Восточной Сибири, он этого даже не предполагал.

«Да, странное впечатление должна производить Сибирь на каждого приезжего, как бы он ни был предубежден против нее, - писал Кропоткин из Томска в воскресном приложении к «Московским ведомостям». - С самого детства все мы наслышались про эту страну, как про место ссылки, про какую-то низменную покатость к Ледовитому океану, только на юге плодородную, а то всю покрытую болотами и тундрами, и привыкли представлять ее себе чем-то диким, пустынным…

Но, проезжая по бесконечным хлебородным степям Тобольской губернии, я с удивлением вглядывался в окружающее и задавал себе вопрос: отчего всем нам знакома только та безотрадная Сибирь с ее дремучими тайгами, непроходимыми тундрами, дикою природой-мачехой, где случайно заброшенный человек из сил бьется, чтобы прожить кое-как, а между тем всем нам так малознакома та чудная Сибирь с ее богатыми, необозримыми лугами, - где наметаны сотни стогов сена, да каких, каждый с порядочную избу, - с ее бесконечными пашнями, где рослая пшеница так и гнется под тяжестью огромных колосьев, где чернозем так жирен, что пластами ложится на колесах… где природа-мать и щедро вознаграждает за малейший труд, за малейшую заботливость? Отчего? Или оттого, что мы знаем Сибирь только как страну ссыльных, или оттого, что при природной беспечности кто и знает ее, то лишь для себя, а с другими не делится сведениями? Не знаю, не берусь решить, но со своей стороны заявляю только замечательное богатство проеханных мною южных округов Тобольской губернии. Земли самого чудного качества здесь много, слишком много…»

Первым сибирским городом была Тюмень: город деревянный, с «грязными до невероятия улицами». Но Кропоткин обратил внимание, что «в мещанских плохоньких домиках живут очень порядочно, зажиточно, читают, и читают довольно много».

Всего ночь в Тюмени. И тотчас - дальше. Вдоль дороги болота, поросшие березняком. Но они уступают место лугам и вот уже переходят в большие поля черноземной Минусинской котловины. Райская земля…

…26 августа Кропоткин выехал из Томска, а через четыре дня прибыл в Красноярск. Здесь впервые возникли на горизонте настоящие горы - заснеженная цепь Саян. И дорога пошла неровная - с холма на холм. Множество очень быстрых рек пересекали ее - через них приходилось переправляться на веслах. На склонах гор - крестьяне, корчующие пни, распахивающие землю. И необъятная тайга вокруг.

«Наконец, 5-го сентября увидел я воды Ангары; через несколько времени на другом ее берегу засерели и забелели домики и дома Иркутска…

Вот и все, вот и все трудности».

Написав так, Кропоткин хотел опровергнуть укоренившиеся в Петербурге и Москве представления о необычайно тяжелой дороге в Сибирь. «Подумайте, пять тысяч верст только до Иркутска! Пять тысяч верст!» - говорили ему в столице с выражением почти ужаса всего месяц назад. И вот они позади, все пять тысяч верст.

«Летом путь от Москвы до Перми и считать нечего,- в неделю вы доберетесь до Перми без малейшей усталости, но до Иркутска останется еще 3800 верст… Однако, во-первых, нужно вспомнить, что срок, даваемый правительством для того, чтобы доехать до места службы в Восточной Сибири - шесть месяцев - позволяет ехать не спеша, даже с большими расстановками; а, во-вторых, 3800 верст, при хорошей сибирской езде, не так страшны, как кажутся. Я, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, - дожди и слякоть, сопровождавшие меня на большей части пути, как вам известно из моих прежних писем, несмотря на то, что употребил более семи суток на ночевки и остановки в городах, проехал это пространство в четыре недели. И я поручусь, что при такой езде дорога никого не утомит: человек удивительно свыкается со всем, следовательно, и с тряскою в экипаже, а пять-шесть ночевок в значительных городах дают возможность вполне отдохнуть после четырех-пяти дней непрерывной езды.

Что до скуки в дороге, то человеку наблюдательному, едущему в первый раз в Сибирь, нечего ее бояться, - на пути представится много интересного».

Любознательность Кропоткина, открытость для внешних впечатлений была, конечно, необычайной. Долгая дорога, во время которой удалось узнать много нового и получить обильный материал для работы мысли, была для него истинным праздником. Собственно, на пути в Восточную Сибирь и родился Кропоткин-путешественник, географ, естествоиспытатель. В сравнительно небольшой период времени - оно как бы прессуется в дороге - обилие впечатлений преобразует человека. В тот момент, когда возникли за Ангарой дома Иркутска, Кропоткин был уже не тем, кто всего шесть недель назад выехал из родового имения в Калужской губернии. Он был подготовлен дорогой к новой деятельности.

Воздух Сибири

Крупнейший в те времена город Сибири Иркутск по европейским масштабам был совсем невелик (всего 22 тысячи жителей). Но после месячной скачки путника почти по безлюдному пространству он произвел впечатление: несколько каменных домов, церкви, довольно много гуляющих на улицах, множество одноместных экипажей - оживленный по-столичному город.

Переехав через Ангару на пароме, Кропоткин направился в гостиницу «Амур» - название напоминало о цели путешествия, которая, впрочем, была еще очень далека. Именно здесь, в Иркутске, на триумфальных воротах, поставленных генерал-губернатором Восточной Сибири Николаем Муравьевым-Амурским, выведено четко: «К Великому океану». Хотя до океана - почти как до Петербурга.

Граф Н. Н. Муравьев-Амурский навсегда оставил о себе память. Ведь он отстоял за Россией Амурский край, которым петербургские власти готовы были пренебречь (так же, как они откажутся от Аляски и русской Америки в 1868 году). Он укрепил позицию России на Тихом океане и приступил к освоению почти ненаселенной территории вдоль Амура, расположив на протяжении более трех с половиной тысяч верст цепь казачьих станиц, в которых расселил не только казаков, но и своей волей освобожденных каторжников и ссыльных.