Рудольф Баландин - Михаил Ломоносов Страница 18

Для Михаила Ломоносова, который провел детство и отрочество в деревне, бродил в лесах, рыбачил в море, окружающий мир был величественным и таинственным. Иисус Христос учил: «Царство Божие внутри вас». Безусловно! Но и природа вне нас — тоже Царство Божие. Если самопознание — углубление в собственный мир души, то познание окружающего мира — расширение до беспредельности своего духовного бытия, приобщение к замыслам и деяниям Творца.

Примерно так мог размышлять Михаил Ломоносов после богословских дискуссий. Они уже не удовлетворяли его. Ученые монахи-мыслители предпочитали меньше рассуждать о мире материальном, а для него земная природа была воплощением божественного разума.

Он убедился, что богословие ограничено сугубо человеческими отношениями и проблемами, не говоря уже о церковных установлениях. Но приобщиться к естествознанию русский юноша мог только в зарубежных учебных заведениях.

Каким бы талантливым и любознательным ни был самоучка, познание будет оставаться его личным делом и достоянием, если он останется в стороне от общественной жизни, пока его знания не будут востребованы. Должна существовать интеллектуальная и социальная среда, которая благоприятствует появлению и расцвету таланта, его признанию и поощрению.

В искусстве или литературе немало великих творцов было признано через десятки или сотни лет после их смерти. Их произведения вошли в фонд мировой культуры, сохраняя свое значение для текущих поколений.

Иная ситуация в науке и технике. Здесь открытия или изобретения нередко совершаются примерно в одно и то же время, а те, которые не были оценены сразу, сравнительно быстро стареют, остаются в архивах как достояние истории. Вот и с научным наследием Ломоносова, как нередко говорят, произошло нечто подобное. Хотя в действительности было не так просто, в чем нам предстоит позже убедиться.

Искушение свободой

Михаила Ломоносова можно было бы назвать баловнем судьбы, если бы не его упорство в обретении знаний и ясный ум. Его могли выгнать из Спасских школ или сослать в дальний монастырь, не окажись в этот момент в Москве Феофана Прокоповича. Что ждало его после окончания учебного заведения?

Как один из лучших учеников, он имел возможность получить вполне приличную должность и продолжить образование на более высоком уровне. Увы, путь этот в 1734 году был для него закрыт наглухо. Почему именно в этом году? Потому что единственное учебное заведение, куда его могли бы зачислить, — гимназия при Петербургской Академии наук — пребывало в плачевном состоянии.

Открытая по воле Петра Великого, через полгода после его смерти она была воспринята Екатериной I и Анной Иоанновной как излишество, практической пользы не имеющее. Христиан Вольф, которому император прочил место президента Петербургской Академии, отказался от такой чести и не видел перспектив у этого учреждения. Он ссылался на опыт Берлинской академии, которая «известна всему свету, но пользы никому и ничему не принесла».

По мнению Вольфа, для России был полезней университет, где учились бы русские, которые со временем могли стать крупными учеными. И хотя Петр Великий предполагал открыть при Академии школу и университет, этого не было сделано. Проект Академии составил лейб-медик императора Л. Блюментрост, ставший ее главным командиром (президентом). Он был широко образованным человеком, хотя научные исследования не проводил.

Выбирал первых академиков главным образом Христиан Вольф. Главенствующее положение в ней по первоначальной идее было определено математике. Но императрица Анна Иоанновна и ее фаворит Бирон постарались сделать так, чтобы Академия приносила пользу, а потому в ее члены стали принимать тех, кто умел сочинять стихотворные тексты к фейерверкам и на праздники.

Деньги на эти учреждения выдавали скупо, а то и вовсе не платили; гимназия пребывала в плачевном состоянии, не имея средств, и в ней оставалось лишь несколько учеников. Профессорам приходилось читать лекции преимущественно адъюнктам или своим коллегам. Блюментрост передал управление Академии своему секретарю Шумахеру, который стал распоряжаться академическими суммами своевольно и лишь увеличил долги.

В сентябре 1734 года президентом Петербургской Академии был назначен барон Иоганн-Альбрехт фон Корф. Он взялся энергично за дело, запросил 64 тысячи рублей и добавил: «Ежели Академия скорой помощи не получит и не приведена будет в надлежащее и определенное состояние, то имеет она, без сомнения, разрушиться и толь многие тысячи купно с оною честию, которую Академия у иностранных себе получила, пропадут без всякой пользы».

Средства, хотя и в урезанном виде, ему предоставили, определив на нужды гимназии 4398 рублей 25 копеек. Барон Корф обратился в Сенат с предложением прислать в академическую гимназию учеников «из монастырей, гимназий и школ в здешнем государстве двадцать человек». Предложение было принято. Корф в письме к архимандриту Заиконоспасского монастыря Стефану просил прислать юношей «добрых, которые бы в приличных к украшению разума науках довольное знание имели и вам бы самим чести и Отечеству пользу учинить могли».

Архимандрит выбрал 12 лучших учеников, среди которых был и Михаил Ломоносов. Для него — еще один подарок судьбы!

Под надзором отставного прапорщика Василия Попова они в начале января 1736 года прибыли в Петербург. Пришла пора учиться в гимназии при Академии наук. Каждому гимназисту выделили стипендию по 5 рублей в месяц (в Москве они получали вдвое больше, но на весь год). Он купил недавно изданную книгу В.К. Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» и стал с немалым рвением изучать начальные основания математики и философии, упражнялся в стихосложении на латинском и русском языках.

Вновь не обошлось без стечения обстоятельств, способствовавших его восхождению «по ступеням учености» на вершины знаний. Началось это раньше — с несчастного случая. Первым академиком по кафедре химии был прибывший из Курляндии в марте 1726 года М. Бюргер. Через четыре месяца, возвращаясь с пирушки пьяным, он выпал из экипажа, получил тяжелую травму и вскоре скончался.

На кафедру химии назначили молодого фармацевта из Тюбингена Иоганна-Георга Гмелина (1709–1755). В 1731 году он стал академиком, а через два года был назначен как натуралист в Камчатскую экспедицию. Правда, он предпочел изучать Центральную и Южную Сибирь, провел в научных странствиях 10 лет и вернулся в Петербург только в 1743 году.

Кафедра химии пустовала. Барон Корф просил немецкого горного советника профессора Иоганна Фридриха Генкеля рекомендовать специалиста-химика. Такого не нашлось, и Генкель предложил прислать ему трех толковых молодых людей для изучения горного дела и металлургии. Его предложение было принято и утверждено Сенатом. Фон Корф в марте 1736 года представил Императорскому кабинету записку: