Александр Молодчий - В пылающем небе Страница 18

Как быть? В течение каких-то долей секунды в голове проносится целый калейдоскоп мыслей. Если на планировании резко убрать закрылки, самолет как бы проваливается, сразу теряет высоту, но тут — не зевай, тяни штурвал на себя, чтобы уменьшить скорость снижения перед самой землей. Стоит лишь допустить малейшую ошибку, неточность — и самолет может взмыть вверх, а затем без скорости свалиться на крыло или плашмя Удариться о землю и взорваться.

Делаю, как решил. Другого выхода нет. Самолет пошел на резкое снижение. Что есть силы тяну штурвал на себя и через несколько секунд чувствую легкий толчок.

Приземлились! И довольно удачно!

— Как мы сели?! — искренне удивились ребята, когда мы вышли из машины.

— Ведь такой поляны маловато даже при посадке днем!

Я рассказал им о закрылках.

— А тебе когда-нибудь приходилось приземляться подобным образом?

— Конечно, нет, это впервые…

— Саша, ты гений! — воскликнул Сергей и с комическим восхищением развел руками.

— Нет, братцы, — перебил я его серьезным тоном, — если бы во время полета мы внимательно следили за небом, ничего подобного не случилось бы. А мы ротозейничали, как говорят у нас на Украине, «ловылы гав», что совершенно недопустимо в боевой обстановке. Ни на секунду нельзя отвлекаться и забывать, что враг где-то рядом, что он может использовать малейшую нашу оплошность. Мы должны всегда быть готовы ко всякой неожиданности. Вот так, дорогие мои друзья.

— Так ночью-то… — попытался было возразить Панфилов. — Можно и не заметить подкравшегося фашиста.

— Не имеем права не замечать! — возразил я. — Ни малейшего права не имеем. Ведь фашист нас заметил, значит, он лучше смотрел и к тому же он один, а нас четверо.

Саша виновато замолчал. Ведь это его с Васильевым! первейшая обязанность следить за воздухом во время полета. И моя тоже. У штурмана иная задача: он ведет исчисление пути.

Вся праздничность благополучного приземления как-то сразу померкла, отошла на задний план.

На свой аэродром добирались различными видами транспорта — на лошадях, попутных машинах и даже на тендере паровоза, оставив самолет на попечение бойцов истребительного отряда[2].

Мы проезжали через Москву и, пожалуй, впервые по-настоящему осмотрели столицу нашей Родины.

Хотя в феврале город был уже в безопасности (наши войска отогнали фашистов от Москвы еще в декабре), на улицах и площадях все оставалось по-прежнему, как и в недавние грозные месяцы, когда Москва была готова к уличным боям. Накрест заклеены стекла, окна первых этажей защищены мешками с песком, улицы перекрыты противотанковыми заграждениями.

Тысячи москвичей ушли на фронт, эвакуировались вглубь страны вместе с фабриками и заводами — поэтому кажется, что город опустел.

Наш самолет быстро восстановили, но взлететь на нем было невозможно: площадка ограниченная. Пришлось рубить лес. Только на облегченном самолете, с минимальным количеством бензина Семен Полежаев сумел поднять его в воздух.

Нам же на этой машине больше летать не довелось. Куликов, Панфилов, Васильев вместе со мной были командированы на один из авиационных заводов, где испытывалось новое приспособление, которое позволяло увеличить дальность полета бомбардировщика на 500 километров.

ЧАСТЬ III

В полк мы прилетели на испытанном нами самолете. Прилетели утром. А к вечеру того же дня всех охватило волнение: на базу не вернулся экипаж Ивана Федоровича Андреева. Не было его и на второй день. Радость встречи с боевыми друзьями сменила тяжелая печаль.

Вскоре, однако, из одной воинской части сообщили, что Иван Федорович, его штурман Сергей Алейников и члены экипажа находятся у них. Как они попали туда, рассказал сам Андреев несколько дней спустя…

…Изрешеченный осколками снарядов, бомбардировщик чудом держался в воздухе. Работал один мотор. Иван Федорович успокаивал экипаж:

— Не волнуйтесь, как-нибудь дотянем до своих. Смотрите только внимательно за воздухом, чтоб нас не добили истребители.

Так продолжалось более двух часов. Наконец:

— До линии фронта осталось десять минут лета, — сообщил штурман Алейников.

Высота 400, 300 метров… Маневрировать нельзя: самолет, как раненая птица, едва держится в воздухе. А внизу глубоко эшелонированная оборона противника. Ни обминуть ее, ни спрятаться.

— Еще немного… Еще чуть-чуть, — шептал Иван Федорович, сжимая штурвал. — Нужно перетянуть линию фронта.

Вокруг хлопали снарядные разрывы. Все ближе и ближе. Раздается оглушительный грохот — снаряд попал в работающий мотор. Бомбардировщик резко накренился, опустил нос и пошел к земле. Андреев не выпускал из рук штурвала, надеясь посадить плохо управляемый самолет. И это ему частично удалось. Удалось потому, что Андреев был отличным летчиком. Подняв к небу огромный столб снежной пыли, самолет сел «на брюхо» (с убранными шасси), прорезав в плотно слежавшемся слое снега настоящий ров, что, собственно, и спасло людей.

— Вы целы? — спросил Андреев, придя в себя после такой необычной посадки.

Оказалось, больше всех пострадал штурман Сергей Алейников, остальные отделались легкими ушибами.

Присмотрелись.

— Э-э, да мы, товарищи, на нейтральной полосе…

Оказав первую помощь штурману (у него была повреждена нога), экипаж отполз от самолета и укрылся в неглубокой воронке. Такая предусмотрительность была не лишней, даже очень своевременной: немцы открыли по машине минометный и пулеметный огонь и вскоре подожгли ее. В ответ советские артиллеристы начали яростный обстрел фашистских позиций.

До своих было метров триста. Иногда до экипажа доносилось:

— Держитесь, братцы, мы поможем вам!

— Нас видят друзья, — сказал Андреев, — За нас ведут бой. Зарывайтесь глубже в снег, прижимайтесь крепче к земле. Скоро начнет темнеть, тогда легче будет выбраться отсюда.

Наконец наступил вечер. Огонь с обеих сторон затих, потом вовсе прекратился.

— Живы? — вдруг донесся до летчиков приглушенный голос.

Андреев выглянул из воронки. С нашей стороны подползли двое в маскировочных халатах.

— Следуйте за нами, — прошептал один. — Мы проведем вас через минное поле.

Спустя полчаса Иван Федорович Андреев и члены его экипажа по-пластунски добрались до наших траншей. Через два дня они были на своем аэродроме, в полку.

Шла весна 1942 года. Поля, еще недавно покрытые грязно-белой снежной мантией, одевались в пестрый наряд. Нежной зеленью кустились березовые рощицы, разбросанные вокруг аэродрома. Высоко в небе курлыкали журавли. Но любоваться природой было некогда. Боевые вылеты следовали один за другим…