Виктор Меркушев - Забытые тексты, забытые имена. Выпуск 2. Литераторы – адресаты пушкинских эпиграмм Страница 18

Рифмушкину

Рифмушкин говорит:«Я славою не сыт;Собранье полное стихов моих представлю,По смерти я себя превозносить заставлю,Изданье полное – прямой венец труда!Нет нужды в справке,Остаться я хочу, остаться навсегда…»Приятель возразил: «У Глазунова в лавке».

Заячьи уши

Толкнул когда-то льва рогами зверь;Царь лев прогневался: сей миг, сей час, теперьЧтоб в царстве у меня рогов ни крошки боле!Пришёл о том указВ приказ.Рогатые спешат оттоле: –Коровы и быки, бараны и слоны,И рогоносцы все, сколь было, сосланы. –За ними заяц прыг – ему в глаза лисица,А ты куда спешишь, комола заяц птица?Боюсь прищепок я, боюсь судей, судовИ их крючков. –Опомнись куманёк, как счесть рогами уши? –Я робок, а притом подьяческие душиЛегко произведут в оленьи их рога;Мне жизнь всемерно дорога;И так в запас – прощай. – ПростилсяИ долго он домой не возвратился.

Осёл кумир

Везли чай в Дельф кумира,Кумир без ног, кумир, как барин, сел.Кумира на плечи поднял осёлИ божество пространна мираТак точно, как котлы медяны потащилИ не спешил;Однако же в пути красавицы, героиБегут перед ослом кумиру в честь,Разумницы, глупцы, людей различны строиПлетут бесстыдно лестьИ просят, что ни есть.Кумира мудрецы в душе не величали,Но то, что он болван, народу не кричали.ОсёлУслыша в день раз сто: ты бог, ты славен,Ты мудр и милосерд, никто тебе неравен,Подумал впрямь, что мир в его руках виселИ что на небеса он сел,И ну просителям оказывать приязниИ казни,И бредит всякой час, так истинно: я бог –Я добр, но строг;Однако же ослу быть запретили богом,Ударя много раз тяжёлою рукой,Глупцу в киченье многомНет пользы никакой.

Летучая мышь

Мышь некогда была,Летучая, на все смышлёные дела –Зверок и птица!Летала, как синица,Как мышь – ходить легка.Когда проворными ногамиБежит кот за мышами;На воздух даст она стречка,И смело говорит: я не боюся кошки.Как кошка ни прытка,Крылатому везде окошки,И если коршун злой,Вияся в воздухе стрелой,Над нею оказать своё захочет барство,Нырнёт в мышачье царство;Покажет лапочки, почванится носком –Так воздух и земля ей постоялый дом:Везде летуча мышь счастлива!Пусть скажут мне: таков весь свет;По мне, душа не очень в том красива,Что так живёт.

Андрей Николаевич Муравьёв

Лук звенит, стрела трепещет,И, клубясь, издох Пифон;И твой лик победой блещет,Бельведерский Аполлон!Кто ж вступился за Пифона,Кто разбил твой истукан?Ты, соперник Аполлона,Бельведерский Митрофан.

А. Н. Муравьёв. Портрет, авторство которого приписывается М. Ю. Лермонтову

Начинающий литератор Андрей Муравьёв разбил в доме Зинаиды Волконской статую Аполлона. По неловкости, по неосторожности – по чистой случайности… Но Пушкин не мог спокойно пройти мимо такого события, подарив «Митрофану», читай глупому, недалёкому человеку, водевильный экспромт. Муравьёв не разделил весёлости гения и ответил ему довольно-таки грубо:

Как не злиться Митрофану?Аполлон обидел нас:Посадил он обезьянуВ первом месте на Парнас.

Однако Пушкин, в отличие от «Митрофа-на», оценил и юмор, и слог, оставив послание Муравьёва без последствий. Хотя, можно предположить, что на «обезьяну» Пушкин вообще не обижался. Ведь ещё в своём лицейском стихотворении «Мой портрет» Пушкин, свидетельствуя о собственной внешности, пишет: «Сущий бес и обезьянья рожа». Эту «обезьянью рожу» читающая и нечитающая публика весело подхватила, и можно представить, что такое определение внешности поэта было «в ходу» у его современников. Известна его пикировка с Дантесом, когда «обезьяна» выпрыгнула и с той и с другой стороны. Дантес всегда носил кольцо с изображением Генриха Пятого, сына герцога Беррийского. Пушкин, который не упускал возможности задеть самодовольного бездельника, прилюдно обвинил его в том, что он на своей руке носит портрет обезьяны. Но Дантес не растерялся и ответствовал поэту: «Посмотрите на изображение на моём кольце. Разве похоже оно на господина Пушкина?»

Дуэли тогда не случилось, и вообще, этот разговор быстро замяли.

Но вернёмся же опять к Муравьёву.

Нам остаётся искренне порадоваться, что такое близкое «знакомство» со скульптурным искусством не прошло для Андрея Николаевича даром: потерю московского Аполлона он решил восполнить приобретением изваяний древнеегипетских Сфинксов, которые благодаря его стараниям оказались на петербургской набережной в 1834 году. Приобретение так удачно вписалось в городскую среду, что нам, петербуржцам, не остаётся ничего иного, как только благодарить Андрея Николаевича за его тогдашнюю неловкость. Не случись Аполлона, не приплыли бы к невским берегам и египетские Сфинксы.

Надо сказать, что человеком Муравьёв был обидчивым и мнительным и оскорблялся от любого замечания в свой адрес. Вернувшись из служебной поездки по Украине и Крыму, он издаёт стихотворный сборник «Таврида», на успех которого очень рассчитывал. Тем более, что интерес к его стихотворениям проявил сам Пушкин, настойчиво предлагая Андрею Николаевичу что-либо почитать из написанного. Неизвестно, чего добивался от Муравьёва поэт – то ли убедиться, что его крымский цикл основан на совершенно иных впечатлениях, нежели у Муравьёва, то ли убедиться в справедливости светской болтовни, что молодой поэт один из немногих, кто решительно избежал литературного влияния Пушкина. Как бы то ни было, в лице своего первого критика – Баратынского, Муравьёв одобрения не получил. Андрей Николаевич расценил его рецензию в «Московском телеграфе» как «жестокий удар при самом начале литературного поприща».

Москва, вообще, встретила начинающего поэта холодно, да и в семье Муравьёва не одобряли его литературных увлечений. Однако ни военная служба, ни дипломатическая карьера, к которой он обратился, оставив мундир драгунского офицера, не привлекали молодого человека. Выхлопотав себе отпуск, Андрей Николаевич отправляется путешествовать «по святым местам», посетив в вояже Египет, Кипр и Палестину.

Обо всём увиденном Муравьёв впоследствии напишет в своей книге «Путешествие ко Святым местам в 1830 году», изданной в Петербурге, куда переезжает после своего длительного паломничества. Книга имела определённый успех, по ней даже на сцене Александринского театра была поставлена трагедия, которая, правда, ничего не принесла автору, кроме разочарования.