Виктор Меркушев - Забытые тексты, забытые имена. Выпуск 2. Литераторы – адресаты пушкинских эпиграмм Страница 19

Обо всём увиденном Муравьёв впоследствии напишет в своей книге «Путешествие ко Святым местам в 1830 году», изданной в Петербурге, куда переезжает после своего длительного паломничества. Книга имела определённый успех, по ней даже на сцене Александринского театра была поставлена трагедия, которая, правда, ничего не принесла автору, кроме разочарования.

Перебрав почти всё, что предлагало ему литературное поприще, Андрей Николаевич решил попробовать себя в церковно-религиозной публицистике. Муравьёв не только сближается с иерархами православной церкви, но и переходит на службу в Священный синод, где делает себе вполне успешную карьеру.

Почувствовав, наконец, под собой твёрдую литературную почву, он много сил отдаёт составлению писем о богослужении, пишет книгу о Великом посте и Святой Пасхе, о святых таинствах и их обрядовой стороне.

Муравьёв был истовым блюстителем церковного благочестия, его громадная фигура с неизменными чётками на левой руке наводила ужас на священнослужителей, опасавшихся даже в какой-нибудь мелочи нарушить порядок ведения службы. Самолюбие, властность и холодная педантичность делали Муравьёва человеком совершенно невыносимым в общении. Недаром он носил прозвище «Андрей Незваный», «Святоша» и «Светский архиерей».

Пушкин не успел увидеть превращение мешковатого юноши в тщеславного самодура. В те дни, когда Александр Сергеевич умирал от пули Дантеса, Муравьёва только избирали в действительные члены Российской академии, как официально было заявлено – «за заслуги в области российской словесности». Конечно, не за «Тавриду» и не за книгу о своих странствиях, а за духовные сочинения, которые в высшем обществе были приняты и получили благожелательный отклик. Неизвестно, чем бы закончилась история с ответной эпиграммой от Муравьёва, получи её Пушкин не в 1827 году, а десятилетием позже. Одно дело – не-склёпистый увалень, а совсем иное – ядовитый ханжа. Пушкин не выносил ханжей.

Стихотворения печатаются по книге: А. Муравьёв. Таврида. Москва. Типография С. Селивановского. 1827 г.

Таврида

Земли улыбка, радость неба,Рай Черноморских берегов,Где луч благотворящий ФебаЛьёт изобилие плодов,Где вместе с розою весеннейРумянец осени горит,Тебе – край светлых впечатлений,Таврида! – песнь моя гремит!

Природа на твои долиныОбильных не щадит даров,Ты выплываешь из пучиныПод покрывалом облаков,Как в полдень Нимфа молодаяВыходит из седых валов,Рукой стыдливой облекаяКрасу в завистливый покров.

Кто впечатление живоеВ горящих выразит речах,Когда в нас чувство неземное –Горит, как солнце в небесах;Когда невольно все желаньяСлились в один немой восторгИ самые воспоминаньяСей миг – из сердца нам исторг!

Ах! чувства сладкого отрадуЯ сердцем пламенным вкушал,Когда в тени олив – прохладуПод небом Крымским я впивал;Когда я черпал жизни сладостьВ гармонии небес, землиИ очарованному радостьПрироды прелести несли!

Передо мной шумели волныИ заливали небосклон; –И я, отрадной думы полный,Следил неизмеримость волн –Они сливались с небесами, –Так наша жизнь бежит от насИ упивается годами,Доколе с небом не слилась!

Арфа

На арфу опершись рукою,Я отголоску струн внималИ отягчённою главоюСклонясь – в виденьях засыпал.Передо мной мелькали тениМоих утраченных друзей,И в сонм знакомых привидений –Все близкие душе моей,Казалось, медленно летели,С прощаньем горьким на устах,И на меня они смотрели…Проник невольный в сердце страх, –Слеза на арфу покатилась,Как капля звонкого дождя,И по струне она спустилась,Звук заунывный пробудя.Проснулся я – сны изменили! –Но голос вещий струн узнал, –Вы все, которые любили, –Скажите – что ж он предвещал?

Пётр Иванович Шаликов

Князь Шаликов, газетчик наш печальный,Элегию семье своей читал,А казачок огарок свечки сальнойПеред певцом со трепетом держал.Вдруг мальчик наш заплакал, запищал.«Вот, вот с кого пример берите, дуры!» –Он дочерям в восторге закричал. –«Откройся мне, о милый сын натуры,Ах! что слезой твой осребрило взор?»А тот ему: «Мне хочется на двор».

Пётр Иванович Шаликов (Шаликашвили) происходил из семьи обедневших грузинских князей. Получив неплохое домашнее образование, Пётр поступает на военную службу сначала в артиллеристы, а затем переходит в кавалерию. Гусарским офицером Шаликов принимает участие в войне с Турцией, штурмует Очаков, сражается против инсургентов в польской кампании.

П. И. Шаликов. Портрет О. А. Кипренского

Ещё будучи в армии, Шаликов начинает печатать стихи. Сначала в журнале «Приятное и полезное препровождение времени», затем в «Иппокрене», «Вестнике Европы», «Сыне отечества», альманахе «Аониды»… После выхода в отставку в 1799 году поселяется в Москве и целиком посвящает себя служению литературе.

Его сентиментальные стихи тепло были встречены московской публикой, он становится фигурой заметной в московском обществе, причём заметной буквально. Гуляющие часто видели куда-то бегущего человека, который вдруг останавливался, замирал на месте и что-то судорожно записывал себе в блокнот. «Смотрите, смотрите! – перешёптывались меж собой москвичи, наблюдая за необычным поведением чудаковатого князя. – Вон, Шаликова настигло вдохновение!»

Судьба не баловала князя яркими впечатлениями, событий в его жизни являлось мало, и он часто досадовал на отсутствие «живейших лучших удовольствий жизни». Зато любое, даже самое заурядное происшествие, становилось питательной и благодатной почвой для его сочинений. Что уж тут говорить о поездке в Малороссию, в результате которой возникла целая книга, с примечательным эпиграфом: «Кто ещё не заперт в клетку, кто может, подобно птичкам небесным, быть здесь и там, там и здесь – тот может ещё наслаждаться бытиём своим и может быть счастлив». Князь радовался этой поездке, хоть была она вызвана вполне прозаическими соображениями – получением наследства.

Но наследство мало поправило его дела – князь всё равно нуждался в деньгах. Будучи сильно стеснённым в средствах, Шаликов даже не смог выехать из захваченной Наполеоном Москвы, и стал единственным русским литератором, видевшим своими глазами пожары древней столицы и ужасы от пребывания в городе французов. Однако он не любил низменных проявлений человеческой природы и ограничился небольшой брошюрой «Историческое известие о пребывании в Москве французов 1812 года».