Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 19

Наполеону людьми типа Мюрата и Бертье. К этим четырем относились откровенный Ожеро, бывший галантерейщик Журдан, прямой старый Келлерман и хитроумный Бернадот. Каждый считал этим столь нужным стране человеком самого себя, и директору Баррасу, Талейрану или аббату Сьейесу не нужно было приводить множество аргументов, чтобы убедить любого из них, что Бонапарт — уже отыгранная карта и что их долг выступить, свергнуть Директорию и установить военную диктатуру, действующую под мудрым руководством опытного политика. Этим политиком, конечно, должен был стать вдохновитель переворота.

И Ожеро и Журдан были твердыми республиканцами. Они по-прежнему верили в революционное Собрание, Праздник пик и, если это окажется необходимым, загруженную гильотину. Они оба проложили себе путь наверх в те дни, когда между ставкой командующего армией и ступенями эшафота лежал всего один шаг. Они принимали этот риск. Ожеро ходил по краю пропасти еще с тех пор, как убил на параде офицера. Он недорого ценил жизнь, как свою, так и других людей. Журдан же относился к иному типу людей. Он очень искренне верил в революцию, выбросил из-за этой веры свою котомку торговца и пошел в армию, где в силу ряда благоприятных обстоятельств выдвинулся на командные должности и имел на счету немало побед. Сейчас он видел себя вождем, отбросившим интервентов в тяжелую для республики минуту. До конца своих дней он не мог понять, каким образом бродячий торговец сумел подняться до таких заоблачных высот, однако в глубине сердца он гордился своим послужным списком и сражался бы с монархической властью насмерть.

Старый Келлерман, бывший старший сержант, мог бы занять место сразу за Ожеро, поскольку был слишком страстным поклонником идеи прав человека, даже если это означало бы внедрять ее в массы кавалерийской саблей. А кроме всего прочего, ведь именно он, Келлерман, стоял неколебимо, когда прусская пехота медленно поднималась по склону холма к мельнице под Вальми, именно он потом наблюдал, как она спускается вниз и исчезает в тумане. Это было почти пять лет назад, когда про молодого Бонапарта и слыхом никто не слыхал. Победы в Италии, конечно, надо приветствовать, но не они спасли Париж от возвращавшихся emigres[14], а парижских республиканцев — от рук палача, которого в обозе везли в столицу пруссаки и австрийцы. Келлерман был большим тугодумом, но даже он начинал подумывать, не его ли долг спасти Францию от анархии, как он уже спас ее от иностранных наемников.

Был еще Бернадот, этот красавец из Гаскони, которого никогда нельзя было заставить слезть с его забора. Бернадот искренне соглашался с любым политиком, уверявшим, что именно он должен стать диктатором Франции, а затем отпускал депутации восвояси, размышляющими, не повредила ли генеральские мозги канонада в Нидерландах. Бернадот, таким образом, был и остается наибольшей загадкой из всех четырех. Ни один парижский интриган не знал, как к нему подступиться. Он хвастал и позерствовал, пока политики не приходили к выводу, что он вполне созрел для coup d’etat[15]. А потом, когда они уже начинали делать ему серьезные предложения, он посмеивался, соглашался с ними и исчезал. Наконец они оставляли его в покое, будучи убеждены, что в нужное время смогут положить руки на плечи солдата, достаточно популярного, чтобы предводительствовать армией, но недостаточно мудрого, чтобы править без помощи какого-нибудь политика. Они не очень серьезно опасались Бонапарта, поскольку этот невысокий человек был очень далеко вместе с большинством своих ужасных друзей. Действительно, едва ли кто-либо в Париже, включая его жену, рассчитывал снова увидеть Наполеона. Что он сказал в ответ на вопрос, когда он рассчитывает вернуться? «Кто знает? Быть может, никогда!»

И они вернулись к скучной задаче прочесывания политических клубов, казарм и кафе в поисках подходящей кандидатуры.

Судьба продолжала улыбаться Наполеону и во время его рискованного путешествия на Восток. Бдительный Нельсон упустил его флот, и он прибыл в Египет в последний день июня, высадил свои силы в Александрии и направился в глубь страны к Каиру.

Это было утомительное путешествие. Для начала Наполеон заболел морской болезнью и пребывал по этому поводу в очень плохом настроении. Когда же он выздоровел, его компания собиралась в его каюте и предавалась бесконечной игре в карты. При этом Наполеон бесстыдно плутовал, но в конце игры всегда возвращал выигранные им деньги. Он много читал, в основном книги по философии и истории, или работал над математическими проблемами вместе с некоторыми учеными, сопровождавшими экспедицию. Он никогда не читал романов и презирал тех, кто это делал. Так, злосчастный джентльмен Бессьер получил от Наполеона жестокий нагоняй, когда тот, заглянув ему через плечо, увидел заголовок читаемой им книги. «Это, — произнес сухо главнокомандующий, — книжка, которая порадовала бы служанку!» Бывший цирюльник вздохнул и поставил книгу в шкафчик.

В это время Египет, номинально входивший в состав Турции, находился под управлением военной касты мамелюков. Это были великолепные воины, подчинявшиеся исключительно своим командирам, беям. Несчастным же феллахам было совершенно все равно, кто правил в стране; феллах все равно вел жизнь шелудивого, умирающего от голода пса.

Поэтому серьезное сопротивление ветераны итальянских кампаний встретили только на подходах к Каиру. И здесь под сенью пирамид наполеоновские теории ведения современной войны столкнулись с красивой, но устаревшей практикой восточной кавалерии. Мамелюки с громовым криком обрушились на шесть плотно выстроенных каре пехоты, и те из них, кто сразу не свалился под залпом прицельного огня французов, были рассеяны и отогнаны в южном и западном направлениях блистательными контратаками конницы Мюрата. Многие из них были перебиты, а еще больше утонуло в Ниле при попытке спастись. В это время сын трактирщика находился в немилости. Наполеон не забыл его промедления под стенами Мантуи, но в Битве у пирамид его работа, если так можно выразиться, была безупречной, и он сделался кумиром кавалерии. По окончании битвы снова настал черед пехотинцев. Они не нашли в Каире ожидаемой добычи и поэтому отправились к Нилу на рыбалку, причем удочками им служили их штыки. Время от времени они вылавливали мертвого мамелюка, ценности которого в виде золота, серебра и драгоценных камней (в среднем на сумму в 10 тысяч франков) были обычно зашиты в специальный пояс. Рыбалка оказалась весьма доходным занятием.

Французы вступили в Каир 21 июля. А в ночь на 1 августа на александрийский рейд вошел Нельсон и дотла сжег французский флот: линейные корабли, фрегаты, корветы и транспорты. Это не было просто поражение на море — это была катастрофа первостепенного значения. Одним ударом победоносная армия была превращена в орду отверженных, не