Ги Бретон - Лукавые истории из жизни знаменитых людей Страница 19

—    Тем не менее, метр Франсуа, несмотря на ваши усерд­ные занятия, вы все-таки, наверное, находили время, чтобы немножко развеяться? И вам приходилось где-нибудь повесе­литься от души?

—    Конечно, я просто был вне себя от счастья, узнав, что епископ Малезе Жоффруа д'Эстисак пригласил меня наставни­ком к своему племяннику...

—    Да, мне понятна ваша радость. Вас привлекла мысль о свободе и о том, что вы сможете посещать все злачные места Пуату в компании этого молодого человека...

—     Вовсе нет! Вы что же, принимаете меня за какого-то бездельника и бабника, который не может спокойно пройти мимо юбки? Так знайте же, невежда, я радовался тому, что отныне в моем распоряжении была библиотека Малезе, одна из самых богатых во Франции, и что теперь я смогу работать там над переводами Платона, Плутарха...

—    Так протекали годы моей юности, я постигал науки, поступив на факультет права в Пуатье. Шел мне в ту пору 28-й год. В это время я решил, что пришла пора заняться всерьез теологией, каноническим правом и другими богословскими дис­циплинами в каком-нибудь университете, к которым я имел пристрастие. Я учился в Бордо, где течет Гаронна, в Тулузе, в Бурже и в Орлеане. Там я свел знакомство с изможденным студентом по имени Жан Ковен, который впоследствии будет подписывать свои произведения Жан Кальвинус и которого потом ошибочно будут называть Кальвином...

Наконец, я очутился в Париже, где народу было как червей в навозе. Кого там только не было: и студентишки из Сорбон­ны, и педантичные профессора, и праздно шатавшиеся по  городу бездельники, и безмозглые ослы, вышагивавшие так гор­деливо, что я помирал со смеху. Вскоре я был сыт по горло парижской жизнью, решил уехать в Монпелье и заняться изуче­нием медицины.

—    В то время вы были еще монахом?

—    С серединки на половинку. Я еще не снял схиму, но уже выбросил свое монашеское одеяние на свалку, чтобы свободнее чувствовать себя в кругу литераторов, зачастую ведших весьма беспорядочный образ жизни, как это принято в их среде... Однако вернемся к медицине. В Монпелье душа моя возлико­вала. Почему, спросите вы. Да потому, что меня всегда влекло к непостижимым и неизученным сторонам человеческого бытия. И у меня просто голова шла кругом от предвкушения их разгадки...

Я весь погрузился в труды великого Гиппократа, перевел его восхитительные «Афоризмы», которые высокомерные и чванливые медицинские «светила» в напудренных париках бук­вально смешивали с дерьмом. Я был одним из первых студен­тов, кто постигал анатомию на трупах, разделывая их хорошо заточенным ножом. Увы! Церковь запрещала подобные заня­тия. И по ночам мне приходилось выкапывать свеженькие трупы из могил и в темных подвалах анатомировать их.

Проучившись несколько лет в компании таких друзей, как Мишель де Нотр-Дам, которого вы называете Нострадамусом, я уехал из Монпелье, не пытаясь добиться ученого звания, настолько я торопился в Лион, чтобы опубликовать там переве­денные мною труды Гиппократа. В Лионе я зарабатывал на жизнь лечением бедняков...

—    Вас, конечно, преследовали за незаконную медицинскую практику?

—    Вовсе нет. Наоборот, церковники назначили меня в больницу Отель-Дье, где я начал практиковать с 1 ноября 1532 года. Тогда мне было 38 лет. В больнице люди мерли, как мухи. Иногда на одну койку клали по три умирающих, и они лежали там, прижавшись друг к другу, на боку. Когда одному несчаст­ному нужно было повернуться на другой бок, приходилось поворачиваться всем троим. Несколько лет пришлось работать в Лионе до изнеможения. Но я старался изо всех сил, и поэтому меня любили.

—    Когда же вы написали «Гаргантюа»?

—    О, это особая история, сейчас я вам ее расскажу. Однаж­ды мой приятель принес мне книжонку с таким названием «Великие и бесподобные хроники огромного великана Гаргантюа». Кто ее накропал, одному богу было известно. О легендар­ных подвигах этого горластого балагура, любившего повалять дурака, испокон веку рассказывали во Франции няньки чумазой ребятне.

—    Позвольте, разве не вы создали этот образ?

—    Да что вы! Просто приложив все свое усердие и пустив в ход фантазию, безудержную, насколько вам известно, я сплел судьбы Гаргантюа и Пантагрюэля, старинного персонажа фран­цузского эпоса, воедино... Поскольку книжонку о Гаргантюа в Лионе зачитали до дыр, мне в голову пришла мысль подзарабо­тать на ней, так как тогда у меня не было ни гроша за душой. Что я и сделал к великой радости людей, не считая сорбоннских зануд и прочих бродяг, которых ничем не проймешь...

Потом я стал врачом одного епископа и добрался с оным до самого Рима.

—    Об этом я знаю. Рассказывают даже, что вы, считая себя недостойным чести поцеловать ноги папы римского, по приме­ру вашего хозяина, попросили у папы позволения поцеловать его в задницу.

В сердцах метр Франсуа стукнул кулаком по столу.

—     Гнусная ложь, сочиненная жалкими студентишками из Сорбонны в бреду, и университетскими сопляками, которые принимали меня за грубияна и шута,—заорал он.— Все было совсем не так. Я испросил прощения у Его Святейшества за то, что сошел с пути истинного, уйдя из монастыря. Он отпустил мне грехи, и я с чистой совестью стал заниматься медициной, возвратившись в лионскую больницу. В итоге я все-таки был удостоен высшего ученого звания доктора медицины в Монпелье. В Лионе у меня был сын от одной аппетитной бабенки. Его звали Теодул. Я доверил его воспитание одному прелату. Но однажды, когда я был в отъезде, мой мальчуган заболел, а священник, положившись на волю божью, дал ему спокойнень­ко отойти в мир иной. И тогда я, не помня себя от горя, уехал в Париж, где был назначен придворным лекарем.

—    Об этом периоде вашей жизни рассказывают любопыт­ные истории.

—    Интересно знать, какие?

—    Говорят, что у вас не было ни гроша в кармане и вы не могли добраться до Парижа. Вы остановились в каком-то постоя­лом дворе и попросили мальчишку написать на обрывках бумаги: «Яд для умерщвления короля», «Яд для умерщвления королевы», «Яд для умерщвления герцога Орлеанского» и тому подобное. Потом, наклеив этикетки на конвертики, вы отослали мальчика прочь, а он, конечно, побежал и рассказал все своей матери. Буквально через несколько минут за вами пришел судейский чиновник и отправил вас под охраной в Париж. В Париже вы развернули эти конвертики, в которых была зола, и весь двор потешался над тем, как вам ловко удалось обвести вокруг пальца судейские власти, чтобы бесплатно добраться до столицы...

—    И это все, что вы знаете об мне?.. Это ложь и выдумки пустомель. Чем сочинять небылицы, шли бы они лучше щупать девок в кустах.