Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки Страница 19

Душа болит от того, чего наслушалась, насмотрелась, но боль эта в то же время радостная: «Новому украинскому слову» народ нисколько не верит и газетенку эту не читает; люди понимают, что положение гражданских пленных, в которое они попали, — явление временное.

«Они-то будут писать, им это необходимо, но и мы не лыком шитые!..» «Врут, как собаки». «Кто их звал сюда?» «Подписал пакт о дружбе и ненападении и первый же напал». «Палач получит по заслугам…» «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет…»

Все это высказывается как вывод, к которому пришел каждый в отдельности и все вместе; все, как одни, твердо убеждены: война будет тяжелая, затяжная, но победная. А раз так, необходимо все пережить, а если понадобится — принести в жертву и самое дорогое.

7 января

— Сюда ставьте, девушки. Да сходите за дровами. Малость подогреется — мыть начнете. Сегодня надо проверить, как работает плита, — распоряжается кухарка, полная и пышная по нынешним временам женщина. Она важно похаживает по длинному коридору будущей столовой в одном из зданий бывшей ватной фабрики, заглядывая в заваленные глиной, мелом, мусором комнаты, в которых мы развернули борьбу с грязью. В комнатах еще не топили, и было холодно, неприятно. Заведующего столовой мы, работающие здесь уже несколько дней, видели всего лишь один раз: его и свои функции выполняет кухарка.

Следуя указаниям кухарки, мы с Галиной Афанасьевной поставили на плиту огромную кастрюлю с водой и отправились за дровами. Плита запылала.

— Теперь помойте двери, полы, панели, — это распоряжение адресовано нам, трем преподавателям старших классов, — а вы почистите котлы, — это уже касалось двух «обыкновенных смертных» — девушки лет двадцати, с изрытым оспой лицом и невыразительными узкими глазами, и пожилой женщины, бледной, очень бедно одетой, — тоже будущих официанток или судомоек. Получили задания еще три женщины. Одна из них пошла помогать печнику.

В коридоре в нескольких печках весело потрескивают дрова и уголь, отбрасывая теплые отблески на пол. Постепенно в комнате становится тепло, и мы приступаем к мытью.

В ватнике довольно быстро становится жарко. Лица у всех раскраснелись. Движемся, трем, моем, скребем; три мастера мужчины строгают доски и мостят пол. Кухарка наводит порядок на кухне, мы — в комнатах. Уборку коридоров оставили на последний момент.

Столовая, в которой будут готовить одну лишь пустую чечевичную похлебку, приносит нам мало радости, ничто нас не вдохновляет здесь на доблестный труд. Однако хочешь не хочешь, а уничтожать грязь и наводить какой-то уют надо, и постепенно мы втягиваемся в работу.

Галина Афанасьевна Орловская, Татьяна Афанасьевна Любашенко работали молча. Иногда перехватывала их взгляд, который как бы говорил: «Ничего. Работа сносная, по крайней мере по силам. Не было бы хуже!»

К нам часто наведывается кухарка. Окидывая критическим взглядом выполненную работу, она приличия ради отдает кое-какие распоряжения и при этом усиленно вращает пышным задом. Как только кто-нибудь из рабочих появляется поблизости, она нагибается за чем-нибудь на полу и как бы случайно обнажает при этом свои толстые ляжки. Заметила, что она красит губы и что ей не меньше сорока лет.

Сейчас, подойдя к нам, она расплылась в улыбке, выражавшей удовлетворение выполненной нами работой, и почему-то радостно сказала:

— Сегодня придет заведующий.

Перед обедом услышали стрельбу зениток. Все старались работать тихо, чтобы лучше слышна была эта музыка, а то украдкой каждый искал повод выскочить во двор, чтобы посмотреть на радующие зарницы в морозном небе. Где-то очень высоко рокотал наш самолет. За Днепром глухо ухало.

Слушая залпы зениток, один из рабочих не выдержал:

— Советскую авиацию редакция этого «Слова» давным-давно уже всю уничтожила. По каким же самолетам, интересно, они бьют?

Второй, налаживая что-то, молча засвистел.

Зенитки продолжали с короткими перерывами бабахать, а кто-то из наших тихо запел. Внезапно, видимо сама того не замечая, очевидно не ожидая от себя такой прыти, я подхватила мотив, и по коридору поплыла песня, льющаяся из груди, как крик души:

Орленок, орленок, взлети выше солнца,

Собою затми белый свет…

Кареглазый молодой рабочий, вчера успевший нам рассказать, как счастливо избежал лагеря, подхватил песню приятным, мягким тенорком:

Не хочется думать о смерти, поверь мне… —

и одновременно два голоса, мой и его, слились в один:

…в шестнадцать мальчишеских лет…

Плескала и журчала вода, тихо постукивали молотки, а в четырех стенах билась песня, сжимавшая сердце:

…У власти орлиной орлят миллионы,И нами гордится страна…

10 января

Несколько дней назад на базаре открыли две большие палатки. За цветной металлолом или изделия из цветных металлов в них платят натурой: хлебом, картошкой, горохом, крупой. Чем кто хочет, в зависимости от того, сколько какая вещь потянет по их ничтожно малым расценкам.

Незадолго до этого «Новое украинское слово» напечатало обращение «Ко всем украинцам», призывая всеми силами помочь «друзьям-освободителям» и как можно дружнее сдавать им все предметы из цветных металлов. Для того чтобы побыстрее выкачать цветной металлолом у голодающего населения, на прошлой неделе прекратили выдавать хлеб всем «не работающим» и всем «работающим на немецкое командование». Однако очередей на сдачу металла, на что так надеялись организаторы голода и смерти, нет; возле рундуков металлолома пусто; на буханки, которые выставлены в витрине соблазняют на преступление, прохожие не глядят, стараются проскочить мимо них как можно быстрее. Ведь цена каждой такой буханки — жизнь родного брата, мужа, сына или дочери там, где сейчас идет кровавая битва за твою свободу, за возвращение твоего правительства.

Столовую, которую мы отремонтировали, еще не открыли, и у меня теперь совсем другая работа. Соседей, которые, не подумав, для чего немцам понадобился металлолом, потащились с ним к рундукам, пришлось удерживать от этого соблазна.

Несколько дней незаметно крутились с Галиной Афанасьевной возле рундуков и радовались безделию продавца.

За буханку или две хлеба, за горсть гороха думали выманить у голодающего населения тазики, горелки, трубы, кружки. А как же! Так вам и понесли! Получайте, голубчики, переливайте на снаряды и пули, а затем обрушьте этот смертоносный груз на головы наших! Плакаты, призывавшие население помочь «друзьям» скорее одержать победу над нами, а также прейскуранты, в которых говорилось, за сколько килограммов металла дают то или иное количество хлеба или крупы, картошки или гороха, — на другой же день сорвали и продолжали срывать, как только они появлялись на стенах рундуков.