Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки Страница 18

Домой возвращались усталые, довольные, в приподнятом настроении.

Первый день Нового года прошел незаметно.

3 января

Маринка катается с Вовкой на санках и щебечет:

— А мне сегодня снилось, что нам привезли целую корзину пряников и конфет — мне, Юрику, Васильку.

Несколько дней тому назад инспектор просвещения поручил учителям составить списки детей дошкольного и школьного возраста для так называемых рождественских подарков. А что дадут? По прянику из ржаной муки, на патоке, который только раздразнит изголодавшихся детишек.

Взяла улицу, на которой живу, со всеми прилегающими к ней переулками, и пошла, чтобы поближе познакомиться с людьми.

Наговорилась же, насмотрелась я на горе людское…

На ужин у всех было одно на столе: постный, без всякой приправы суп с «сечкой», которую впервые выдали в тот день в счет пайка. В продолжение двух месяцев о ней ежедневно писали в газете, слагая «освободителям» целые гимны. В домах и голодно и холодно. А дети… постепенно угасающие от голода, напоминают живые трупики, которые вот-вот закоченеют.

Матерей занимали не пряники или какие-то там лохмотья, которые выделит Красный Крест при управе. Это все равно нисколько не изменит, не облегчит положения. Их интересовало совсем другое: неужели всему тому, что было, пришел конец? Неужели немцам удастся поработить всю Россию? Что же тогда нас ждет? Ведь отступила огромная сила. Неужели наши так и не начнут гнать немцев?

— Муж же мой воюет там, у наших…

— Двое старших сыновей там…

— А у меня муж и дочь-военврач…

— А у меня братья — летчики…

Не говорить об этом было нельзя. Ведь все свои люди. Я быстро забывала о списках на «подарки». Да и большинство матерей отмахивались от них.

Отцов я не встретила ни в одной из семей, проживающих на нашей улице; на вопрос обычно отвечали: «Там, где все», «Где-то в плену», «Уже погиб».

На фоне всеобщей беды попадались семьи со своим еще личным горем. На Копыловской живет семья Н. Совсем еще молодая женщина, лет двадцати восьми, а горя перенесла, словно три жизни прожила.

Два мальчика играли на полу. Одному лет шесть, второму не больше двух. Комната маленькая, тесная. Женщина, заметив, как я глазами измерила площадь комнаты, словно бы в оправдание говорит:

— У нас есть еще две комнаты, но нечем отапливать, вот я их и закрыла на зиму.

Спрашиваю, где муж.

— Да вы, должно быть, слыхали — ведь мы с вами совсем близкие соседи. В прошлом году повесился. Сам наложил на себя руки, чтобы не мучиться, — у него третья стадия туберкулеза была. Меньшенький — его, а тот — от первого.

— А первый где?

— Четыре года назад погиб, сорвался со столба. Он электромонтером работал.

Теперь на эти многострадальные плечи навалилось третье несчастье — война. Тем не менее я не замечала в ее глазах ни безнадежности, ни равнодушной покорности обрушившимся на нее несчастьям. Чувствовалось, что она уверенно и твердо вступила в единоборство с ними. От всей ее фигуры веяло непоколебимой готовностью бороться до конца. Она мне понравилась. Раскланиваясь с ней на улице, я представляла ее в домашних условиях совсем иной, но сегодняшняя наша беседа, эта чисто женская откровенность, это поведение в пору всенародного несчастья меня приятно обрадовали.

Закрывая за мною дверь в сенях, она шепотом спросила:

— А этих прогонят отсюда, правда ведь?

— Прогонят. Берегите мальчишек.

— Найду работу, съезжу в деревню, своих сыночков от голода спасу…

Беда надолго поселилась в семьях, и каждая семья по-своему вела с ней борьбу. В одном доме меня и удивила и обрадовала мать семерых детей, старшему из которых едва минуло десять лет. Эта женщина отличалась необыкновенным умением изворачиваться даже там, где выхода, казалось, совсем нет.

— Дети уже было опухли, думала, похороню их всех и сама с ними лягу. Но потом кинулась в деревню и за осень заработала картошки на зиму. Протянуть бы как-нибудь до весны!.. Сейчас перетаскиваю картошку на санках, а «армию» свою оставляю на попечение Славика, он у меня хозяйничает, все на его руках.

«Армия» чинно сидела за столом перед дымящимися паром тарелками. Славик наблюдал за порядком во время еды. Мое появление прервало ужин, повернулось семь разных головок, на меня уставилось столько же пар глаз. В тусклом свете коптилки не разобрала сразу, где мальчики, где девочки, да и все они, кроме Славика, уже были в рубашонках.

Мать пригласила меня присесть и разрешила детям продолжать прерванную еду. Те захлопотали возле густого супа, а я тем временем рассматривала их, насколько это позволяла коптилка; дети, как магнит, притягивали к себе. Их бледные, чуть ли не прозрачные личики, огромные голодные глаза… больно сжимали сердце.

Мать, прочитав мой взгляд, заметила:

— Любой ценой, но всех их спасу. Однажды мне удалось достать бутыль молока. А в ближайшие дни опять собираюсь в деревню.

Бросив взгляд на детей, которые кончали уже есть, женщина продолжала:

— Обменяю все до последней нитки. Уверена, что муж не будет меня попрекать, — вернется, снова наживем, а жизнь каждого из них — это моя и его жизнь. Кроме того, я получала на них большую помощь от государства и отвечаю за них перед ним.

В этой семье пробыла больше, чем в каком-нибудь другом доме. Славик уже помогал матери укладывать в пастель своих сестричек и братишек (холод загнал семью в одну комнату, все кровати здесь не умещались, и часть детей спала вповалку на двух матрацах, положенных на пол), а мне все еще не хотелось покинуть этот организованный детский отряд, где каждый ребенок был чем-то интересен и привлекателен.

Ганна Михайловна рассказала мне о своем последнем путешествии в село, о потере матери, после смерти которой немало забот свалилось на плечи старшего сына, о своей надежде на возвращение мужа с фронта.

Говорила она спокойно, с ясным пониманием сложившейся ситуации, и я подумала о ней: какая простая и умная женщина, — и, думая так, радовалась: такая до конца будет бороться с несчастьем.

Уже стояла белая ночь, когда я вышла из дому, которым решила закончить в тот день свой обход. Хозяйка, провожая меня, тоже вышла во двор, посмотрела на высокое морозное небо и сама себе сказала:

— Какая прекрасная ночь!

Затем закрыла за собою дверь и окунулась в свои домашние заботы.

Наконец-то закончила обход последней закрепленной за мной улицы и свободно вздохнула. Впредь буду знать, что следует соблюдать известную сдержанность и осмотрительность. Для советской учительницы здесь непочатый край работы, но надо приучаться действовать крайне осторожно. Хождение по людям, безусловно, трудная, но очень интересная работа — учительницу здесь ждет не один вопрос, молчаливо или открыто высказанный.