Артем Шейнин - Десантно-штурмовая бригада. Непридуманный Афган Страница 2

Точно так же они недоумевали в феврале.

От военкомата меня отправили на 10 дней на прыжки с парашютом. Прыгнув три раза на аэродроме ДОСААФ в Волосово, я вернулся вне себя от счастья, считая, что это уже вполне гарантирует мне попадание в ВДВ.

– На хрен тебе ВДВ? Ты и так ебнутый на всю голову со своим Афганом! Мать бы пожалел…

Кто-то говорит это открыто. Та же Женька, которую я считаю своей девушкой, в отличие от нее самой. Для нее я просто друг. С которым, так вышло, она живет, конечно, в одной комнате со всеми вытекающими, но это еще ничего не значит. Во всяком случае, не для нее.

Кто-то выражается не так прямо, но и не спешит разделить мой восторг и мое рвение. Подозреваю, что до поры многие воспринимали это как некую мальчишескую браваду.

Про Афган мы все знали немного. Но достаточно, чтобы понимать – «интернациональный долг» заключается совсем не в строительстве школ и посадке деревьев, как пишут газеты в нечастых статьях про Афганистан.

И совсем не с радостными благодарными школьниками и крестьянами приходится там иметь дело нашим солдатам, которых мы видим в еще более редких репортажах по телевизору.

Но теперь Капа понимает, что дело не в браваде.

Завтра мои проводы. И я с большой вероятностью попаду-таки в десантуру.

А вот с ДРА[1] у меня «проблема». Собственно, о ней мы и говорим.

Проблема в том, что отца у меня нет и у матери я один. И поэтому я переживаю, что на войну меня могут не взять. И поэтому же Капа недоумевает, почему я так туда рвусь…

Не знаю, как ему объяснить, – я почему-то просто уверен, что это – мое.

Предчувствие, предчувствие…

Эпизод первый. Дед

Когда Афганистан появился в моей жизни, знаю с точностью до дня.

То есть до этого тоже знал, что есть такая страна, но частью МОЕЙ жизни он стал только в этот день, хотя тогда я еще не мог этого понять.

Вечером 5 декабря 1979 года мой дед, как обычно, крутил ручку настройки своего транзистора ВЭФ-202.

Как обычно, сражался с глушилками, забивавшими «вражьи голоса».

И вот в какой-то момент он их обхитрил. И сквозь завывание и хрип стал слышен говоривший с легким акцентом голос.

Дед в совершенстве владел немецким, неплохо понимал по-английски.

Это позволяло ему слушать «вражьи голоса» на их родных языках.

Но иногда, то ли для сравнения, то ли из азарта, он слушал их, точнее пытался слушать по-русски. Получалось не всегда. Глушилки свое дело знали…

Правда, в этих случаях он все равно всегда выгонял меня из комнаты. В конце 70-х это вряд ли могло чем-то серьезным угрожать и мне и ему. Но инстинкты того поколения вырабатывались в конце 30-х…

Когда за такое «любопытство» можно было уехать очень далеко и надолго. И без гарантии вернуться.

Так что даже теперь, в «эпоху расцвета социалистической демократии», дед страховался и берег меня.

А я обижался. Мне было почти 14. Моей любимой книгой была пятитомная «История дипломатии». Я читал «международные» полосы газет и регулярно смотрел «Международную панораму». Был политинформатором класса.

В отличие от своих одноклассников, которым мало что говорила даже фамилия Сталин, два-три раза упоминавшаяся в наших учебниках истории, я знал, кто такие Троцкий, Бухарин и Берия.

Знал от деда.

В 20-х он окончил факультет международных отношений МГУ и успел даже поработать с Чичериным. В МИДе работал до 1937-го… Работал на Западе, в Германии, в Италии…

Потом на много лет стал «невыездным», а после войны и подавно «уехал» на много лет далеко на восток. И совсем не дипломатом. Лесорубом…

Дед воспитал меня вместо отца. Интерес к политике я перенял от него.

Тем обиднее было, когда он не давал мне слушать «голоса».

Но в этот день все «совпало» – дед слушал их по-русски, глушилки «не доглядели», я оказался рядом, а он меня не прогнал.

И я услышал, как слишком старательно выговаривающий русские слова голос поведал об имеющихся веских основаниях ожидать в ближайшем будущем вторжения советских войск в Афганистан.

Слова «вторжение» и «советские войска» рядом воспринимались как-то странно. Ведь мы никогда никуда не вторгались – всегда всех только освобождали и защищали. А вторгались империалисты и их пособники. Чтобы порабощать и угнетать.

Я смотрел на деда с удивлением и недоумением.

Но он словно не замечал меня. А может быть, правда – не замечал…

Дед грустно и задумчиво покачал головой и долго еще сидел потом молча, обхватив ее руками. Он часто так сидел…

Дед вообще был немногословен и задумчив – четыре года войны и потом семь лет лагерей по 58-й статье не располагали, видимо, к разговорчивости.

Я тогда этого не понимал, но инстинктивно в такие моменты к нему не лез.

На мой безмолвный вопрос он в тот день так ничего и не ответил.

Он вообще на него мне так никогда ничего и не ответил.

Потому что через два дня, 8 декабря, дед умер…

Я так и не узнал, что думал главный тогда в моей жизни человек про Афганистан и наше туда возможное вхождение.

Так и не понял, почему он так грустно качал головой…

Ведь не мог же он тогда знать, что…

Или мог?

Не знаю…

Может, встретимся когда-то – расспрошу, о чем он думал 5 декабря 84-го.

Но именно в тот день Афганистан вошел в мою жизнь. Как оказалось – навсегда.

Я впервые прикоснулся к тому, что станет главным «пунктом» моей биографии, во многом «сделает», сформирует меня сегодняшнего. И почти одновременно из моей жизни ушел дед, который «делал» меня первые 13 лет.

Наверное, вдвоем им не было места в моей судьбе. Проживи дед еще года три, и я вряд ли рвался бы в Афган. Я бы о другом мечтал, другим восторгался, по-другому учился…

Но видно, мне именно это было «написано».

И потому-то, наверное, одновременно с появлением «афганской темы» закончилось и мое воспитание дома. Мама много работала, чтобы прокормить нас двоих, да и сам я скоро начал потихоньку зарабатывать и уже не особо к ней прислушивался. Любил, уважал, но делал больше по-своему.

То, чем 13 лет занимался дед, продолжили школа, улица, работа.

И «советская пропаганда».

Точнее, то, что сейчас принято так называть, часто с негативным оттенком.

Хотя теперь-то я понимаю, что многим из нас удалось пройти то, что нам выпало, именно благодаря стержню, который дала эта самая «пропаганда».

Мы искренне гордились своей Родиной, искренне считали, что СССР – самая лучшая страна в мире. Искренне любили ее и сочувствовали тем, кого угораздило родиться в какой-нибудь Америке.

У нас было много чем гордиться.

И среди этого многого непостижимой громадой возвышалась ПОБЕДА.

Воевавшие были еще нестарыми людьми. Их было много, и от этого ощущение, что это победили ВСЕ МЫ, было вполне реальным.

А фильмы про войну рождали эффект соучастия и присутствия.

Я любил их и смотрел все по многу раз.

Дед еще был жив, когда вышел совместный советско-американский 20-серийный документальный фильм «Великая Отечественная». В американском варианте – «Неизвестная война».

Каждую неделю мы с дедом шли в «Октябрь» смотреть очередные две серии.

Плохо помню содержание отдельных серий, но навсегда запомнил, как смотрел эту черно-белую хронику дед. Я никак не мог понять, почему иногда у него начинали дрожать губы и подбородок, а по морщинистой щеке сбегала слезинка.

Почему он плачет? Ведь мы же победили! Мы же выиграли войну!

Я не спрашивал – понимал, что должна быть серьезная причина, чтобы заплакал этот обычно невозмутимый, много повидавший человек.

Он немного успел рассказать мне про войну – я был слишком мал.

Но благодаря ему война стала для меня гораздо большим, чем просто история. Это было что-то личное, но я не знал что.

А потом понял.

Как-то в очередной раз смотрел «Белорусский вокзал», где в финале идут кадры хроники – на Белорусском вокзале встречают фронтовиков. Я всегда любил этот момент: благодаря песне Нины Ургант с экрана передавалось это невероятное ликование победителей.

«Одна на всех, мы за ценой не постоим…»

И вдруг я поймал себя на мысли, что ЗАВИДУЮ им. Этим усатым дядькам, которые подбрасывают в воздух детей и смачно целуют подбегающих женщин.

Завидую тому, что мне НИКОГДА не суждено вот так возвратиться с войны.

Никогда не пережить самому ЭТО ликование…

Может быть, еще и поэтому так запомнилась мне услышанная в начале декабря 79-го фраза про возможный ввод советских войск в Афганистан.

От нее веяло войной.

Войной, на которую я «успевал».

Эпизод второй. Минжин

Впрочем, поначалу я воспринял непонятную реакцию деда скорее как сомнение, что то, о чем сказали «голоса», вообще возможно.

В конце декабря, числа 28-го, наверное, мы с друзьями были в гостях у одноклассницы, дочки монгольского дипломата.

Посольство Монголии было недалеко от нашей школы, и дети многих дипломатов учились в ней. Хотя школа была даже не «спец», а вполне обычная, «рабоче-крестьянская», как мы шутили.