Николай Павлов - Его Величество Государь Николай II. Последнее Царствование глазами очевидца Страница 2

Не подобие разве великой истории преследования Христа… с конечным воплем толпы дать ей Варавву… по наущению книжников?.. И у нас книжники и «Вараввы» сменили Его. Клевета совершила свое подлое дело – свела в могилу лучшего русского человека, гордо и непобедимо несшего крест, меч и знамя России…

Не стало живого олицетворения могущественной России, не стало обруча, ее сковывавшего, и без Него – она рухнула.

II

Он умер, а клевета еще не умолкла.[3] Перья пишут. Языки говорят. Изолгавшиеся люди ищут себе оправдания в Его винах…

Берусь ли я за защиту Его имени, деяний, чести? Нисколько. Я и не смею этим задаваться. Безукоризненную честь и правду не защищают; и та, и другая сами светят, и свет от Государя будет лишь разгораться. Перед Ним будут преклоняться, и сознание, что Он в недосягаемой для нас светлой вечности – великое сознание…

Обязанность свидетелей эпохи правдиво установить обстоятельства, при которых Государь Николай II вступил на Престол и царствовал.

Условия эти были таковы, что, помимо своей воли, Он оказывался иногда бессильным использовать полноту своей власти и проявить ее, как бы того желал. «Бессильный, – спросят меня, – значит, безвольный?» – Нет, понятия эти совершенно разные.

Не будем утверждать, что Государь обладал непреклонной волей. Были случаи, когда Он мог – и не проявил ее. В ущерб или на пользу стране были эти случаи уклонения от воли – подлежит обсуждению. Но не эти случаи были роковыми для страны. На них, как и на некоторых ошибках в цепи событий, останавливаться нельзя…

Бесспорно одно: в главнейших вопросах судьбы страны Государь, во все время и до последнего часа, проявил громадное напряжение характера, выдержку и… волю не уступающего Царских прав и не поступающегося царской честью и достоинством своей Родины Государя.

Больше того – лишь Он, Русский Царь, остался до последней минуты один непоколебимо верным присяге России и за Нее – безропотно – не склонил, а сложил голову.

Докажем, что и последнее обвинение, что Он отрекся по безволию – в корне лживо…

Государь вступил на престол при кажущемся благополучии в стране. За тринадцать лет до того престол этот был в крови Его великодушнейшего деда. Это неслыханное по цинизму убийство висело гнетом, а покушение в Борках доказывало, что поход на Монархию продолжается. Личность гиганта духа Александра III грозила подняться во весь рост Самодержавия при малейшей попытке общества стать на пути Его воли. Он сам держал в повиновении не только страну, но Его воля лежала неподъемным грузом какой бы ни было агрессивной политики как общества, так и некоторых извека злобных против нас стран Запада. Но Государь в краткое царствование не успел противопоставить чего-либо реального начавшемуся расстройству экономического порядка в стране, кроме Его величайшего творения – проведения Сибирского пути, значения которого никто и по сей день не оценил, не поняв громадности замысла хода на Восток, где будет решаться все будущее России. Не поняли и того, что этот путь уже спас наш Восток от Англии, опоздавшей кинуть на него Японию.

Меньшего значения были внутренние реформы – водворения порядка на местах с руководством департаментом из Петербурга. Вместо широкого самоуправления и органической системы децентрализации и установления действительной власти на местах законодатель ограничился «опытом» введения земских начальников, причем предводителям дворянства, председателям ряда учреждений не было дано ни власти, ни прав, ни ответственности.[4] В уезде так и не создалось руководящего и объединяющего все части управления и хозяйства органа местной власти.

Власть появилась не в уездах, а в участках. Мысль Государя была сначала отлично воспринята населением, но, не имея ни местного руководства, ни конечной связуемой со строем и земством системы, ни цели, корней не дала. Через головы всех учреждений вожжи управления были в руках департаментского чина, и склонявшиеся перед таковым губернаторы считались с номером «входящего» приказа из Петербурга, а не с земской и сельской жизнью. При этих условиях лучшие и независимые местные люди служить не могли, и состав оставлял желать лучшего. История «входящих» бумаг из министерства и пресловутого Земского Отдела – трагикомична. История эта, ломавшая иногда весь быт и жизнь народа, не могла быть известна Монарху, и причин неудачи реформы Он не знал…

Но, кроме того, даже против этой единственной местной власти, в эпоху бесконечных комиссий Коханова и Пазухина, ополчился либеральный клан бюрократии, и урезаемая реформа так и осталась не законченной до 1905 года, когда при Думе и свободе печати о «власти» никто уже не смел заикнуться. Нечего говорить, что общество и печать ненавидели и высмеивали даже эту попытку устроения порядка. Ничтожная же оплата огромного труда земских начальников не могла привлечь настоящих сил. Таким образом, реформа Государя не получила завершения, и армия поставленных в деревню чиновников осталась армией с генералами и штабами, но без строевых командиров. Удовлетворительно справляясь с задачей – как делать, армия эта не знала – что делать…

Второй важной реформой Государя Александра III – был крестьянский банк. Но министерство финансов до 1897 года медлило развить его деятельность, а с падением денежных средств деревни (цены на хлеб 18–25 коп. пуд) население не могло развить свободной покупки земель.

Экономическое положение страны за период царствования обоих Государей сливается, примерно до 1900 года. С 1880 года сельское хозяйство переживает резкий кризис, цены на продукты непомерно низки, покупательная способность населения слаба, и при этих условиях два тяжелых неурожайных года ослабили силы населения. В тот же период шла политика экспериментов гг. Бунге, Вышнеградского и Витте: страна втягивалась в международный торговый и золотой оборот. Мы начинаем делать долги, и на страну возлагаются все обязанности капиталистического хозяйства по западному образцу.

Здесь нет места объяснять, как самобытный по духу Государь Александр III был вовлечен министрами и дипломатией в безвыходный круг международных обязательств и некоторых форм политики и хозяйства, и разгадка уступчивости этого Государя – нелегка. Бросив Западу свой исторический тост «за единого друга – Черногорию», Государь выказал свое недоверие миру… но мир был сильнее Его: к нам с Запада поступила бюрократическая система управления и хозяйства, на которую даже такой Государь, как Александр III, вынужден был опираться.

В то же время и в полное противоположение развитию капиталистического хозяйства тот же Государь дает закон 14-го декабря 1893 года[5] о неотчуждаемости крестьянского надела. Этим законом крестьяне почти навсегда закрепощались к земле.

Ни продать, ни купить земли, ни пользоваться где-либо кредитом с этой поры крестьяне не могли. Останавливалось всякое внутреннее и внешнее сельское передвижение, расселение, переселение, выход из общины и т. п.

Даже Государь Александр II и его комитеты не могли бы допустить мысли, что крестьяне, покрывшие выкупной долг, могут быть когда-либо ограничены в праве собственности…

Невероятное совершилось, и даже в 1907 году (реформа Столыпина) этот закон не был отменен.

Вся история этого закона и его последствий многократно изложена мною в печати с 1894 года, и я привожу лишь самый факт укрепления общины за счет всякой экономической свободы крестьян и за счет успехов сельского хозяйства. Излюбленная и взлелеянная сановниками (во имя нужды в рабочих руках помещиков-сановников и лени бюрократии провести кадастр), а также славянофилами и рядом с ними Герценами, Бакунинами и Чаадаевыми, и сочиненная в 1836 году для России немцем Гакстгаузеном, община – этот явный признак строя социализма актом 1893 года получил вящее и беспредельное закрепление, превосходящее даже начало коммунистическое, дающее некоторые права выхода из коммуны…

К радости Герценов, Винаверов, Савинковых и Ленина Монархия ужилась с подлинным сельским социализмом; капиталистическое хозяйство строилось при коммуне-общине – и в этом трагическом сочетании и глухой борьбе двух противоположных начал кто-нибудь должен был уступить.[6]

Консервативнейший Государь безотчетно встал на опасный путь. Одной рукой он дал Витте вводить капитализм, другой думал укрепить против него заставу земельного тягла и общины, веря, что народ-общинник останется русским и не наденет маски интернационала.

Государь Александр III жалел народ, боясь его обезземелья, боясь сферы кредита и веря в самобытную крепость духа народа. Мы знаем, что он колебался… но благодаря влиянию на него министров – Толстого и Победоносцева – и всей бюрократии Он перед своим концом бросил закон 1893 года как якорь для народа, но этим остановил движение и работу крестьян. Очаги немца Гакстгаузена тлели. На общину, как на спину тарантула, насадится интеллигенция и зальет Россию ядом социализма в 1917 году. Та же община – клетка и аппарат, который даст возможность большевикам держать народ годами в трепете и нужде.