Анри Жюль-Буа - Невидимый мир Страница 2

Пока оккультизм существует только в потенции. Быть может. человечество ближе подходило к нему в эпоху первых таинств Элевзина или в учениях некоторых неоплатоников. Им приготовлена была дорога для христианства, и в нем Церковь нашла некоторые элементы своих догм и верований (например, Троицу, ангельскую иерархию, экстаз святых, как средство общения с Богом).

Существование магии, этого извращенного порождения оккультизма, вытекает косвенным образом из чистого и возвышенного феномена экстаза.

По утверждению неоплатоников, посвященный достигает экстаза путем долгой подготовки, производимой умело и благоговейно; экстаз наступает по воле богов, в час, избранный ими для общения с верующими. В эту минуту истины, недостижимые для профана; становятся доступны чувствам. Покрывало материи рвется; наступает откровение духа. Мысли делаются видимыми фактами.

Незаконным детищем этой практической метафизики, помимо деревенского колдовства, является оперативная, или церемониальная магия.

Качества, приводящие к возможности экстаза, приобретают путем чистой жизни и воспитания воли; если этот путь кажется слишком трудным, то естественно рождается желание найти быстрые и верные, как бы механические средства, чтобы силой проникнуть во врата невидимого мира. Задача сводится к тому, чтобы ловкостью и силой захватить то, что достигается лишь терпеливым трудом и мудростью. Магу представляется слишком наивным ожидать сошествия божества; он надеется врасплох подчинить своей воле ту Причину Причин, которую он предполагает пассивной, и посредством ее властвовать над духами, ангелами и душой элементов.

В общем, маг располагает средствами, которые другим кажутся сверхъестественными; в действительности дело сводится к применению неизвестных еще сил, существующих в человеке и во Вселенной. Здесь уже нет никакого сверхфизического общения с божеством: происходит просто механическое направление тонких видов энергии, и магия утверждает, что все средства к этому имеются в ее распоряжении.

Наступило время показать магию такою, какова она есть, с ее ядовитым, развращающим влиянием, хитростью, игривой легкостью, суеверием и странно глубокими знаниями.

Ветви магического древа весьма многочисленны. Главнейшие из них – это алхимия, астрология и другие Примыкающие к ней виды искусства гадания: некромантия, вызывание ангелов, духов и демонов, колдование, искусство появляться и исчезать и т. д.

Раздражая воображение вплоть до экстериоризации образов, созданных мыслью (явление, известное в науке под именем галлюцинации), пуская хрупкую ладью рассудка в океан суеверий, надежд и навязчивых страхов, магия представляет собой чрезвычайно опасный, коварный психический яд.

И в то время как оккультизм, по-видимому, стремится установить правила высокой чистоты и альтруизма, порожденная им магия готова разбить все затворы, которыми сдерживаются страсти.

Портреты магов

Несколько лет, начиная с 1884 года, были забавным временем. Жили в то время три мушкетера, и их белые султаны развевались пока только в царстве иллюзий. И дали они клятву – своими только силами освободить «Психею», томившуюся в плену у неверных. Гидра материализма, говорили они, окружила чудную бабочку своими бесчисленными когтями. Нужно было, с перьями наперевес, начать войну. Это были Дон Кихоты более отдаленной и неуловимой Дульсинеи, нежели Тобосская красавица; это были рыцари невидимой, неосязаемой души. Своими боевыми псевдонимами они избрали имена ассирийских планет – имена богов, не более и не менее! Пеладан назвался Мардуком; Жуне стал Нергалем и Небо стало именем Гуайта.

Жозефин Пеледан

Пеладан писал тогда «Le vice supreme» и еще не мечтал о той повредившей ему известности, которой он впоследствии добился.

В те времена он потрясал своей роскошной шевелюрой над тарелками овощей в двадцать сантимов в соседнем трактирчике. Но что за важность! Это были дни триумфа, ибо жизнь его протекала в служении грезе и красоте. Местожительство его не отличалось особой определенностью; то он находил приют у Гайема, автора «Донжуанизма», то у славного трубадура Марьетона, которому в благодарность он дал имя «чаши нереальной сущности»; то, наконец, жил у Станислава де Гуайта.

Когда ему надоела парижская кухня, он отправился просвещать сердца чувствительных провинциалов. Фигура его, облеченная в средневековую куртку и опереточный плащ, мелькала в марсельских кафе, и дорожную трость, видневшуюся под складками, легко можно было принять за шпагу…

Жозефин Пеладан

Маньяр, директор «Figaro», несколько раз рекламировал его в отделе разных известий, и реклама его отуманила. Он поверил, что завоюет Париж своими ярмарочными выступлениями. С помощью Антуана де Ларошфуко ему удалось единственное дело, имевшее общественный интерес: это была выставка розенкрейцерства. Впрочем, ее результаты выразились не столько в открытии шедевров новой эстетики, сколько в изменении на год или два дамских причесок. Вслед за тем он провозгласил себя «главою порочных» и стал писать энциклики, где отлучал от церкви папу.

Альбер Жуне

Второй Дон Кихот был Альбер Жуне. Теперь он отказался от слишком специальной позиции, вновь назвался своим именем, которое ранее каббалистически переделал в «Alber Jhouney», и возвратился в лоно религии своих предков. Убедившись в своих непреодолимых мистических стремлениях, он нашел более мудрым признать большую Церковь и не терять более времени в маленьких часовнях, где каждый провозглашает себя по меньшей мере папой. Он был одной из первых романтических ласточек того движения, которое теперь или рассеялось, или приобрело административный характер.

К счастью для него, он жил вдали от городского шума, в своей Сан-Рафаэльской вилле, на берегу Средиземного моря, переносившего когда-то на волнах своих Магдалину и Лазаря. Поэт в духе святой Терезы и Лойолы. он писал свои «Черные Лилии», «Царство Божие», «Книгу Страшного Суда» и так же мечтал о ритмизации душ. Он основал светский мистический орден, «Братство Звезды». В ранней молодости, когда он еще носил имя Нергаля, его смелые усы, вьющиеся волосы, красивое телосложение давали ему вид Аполлония Тианского, перевоплотившегося в Марселе. В конце концов он заметил, что семь планетных духов, которым он ежедневно молился, не стоят Троицы и святых. Сияющая, милосердная Дева улыбнулась ему когда-нибудь в лунную ночь – и культ Гекаты показался ему мрачным и бессодержательным. Часто видя восход солнца в горах, он заметил, что этот языческий бог имеет форму гостьи. Воспитавшись в традициях католицизма, он не мог вполне отдаться тем языческим силам, которым инстинктивно предпочитал чистый лик Иисуса Наконец он больше не выдержал. Борода у него отросла, волосы лежали естественно. Он почувствовал отвращение к демонам и мелким божкам, которые сидят в элементах, как консьержи в своих каморках. Старые воспоминания религиозного детства поднялись на поверхность его сознания и малопомалу затопили островки ереси. Маг потерпел крушение и – воскрес христианином. Он отправился к священнику, отрекся от заблуждений, сжег свои книги, исповедался, причастился…

Станислав де Гуайта

Небо, третий рыцарь недосягаемой Дульсинеи, заслуживает того, чтобы посвятить ему целую главу. Он был самым интересным из французских оккультистов нашего поколения; умер он несколько лет тому назад. Его очень ценили в избранных кругах, но известности среди широкой публики он не имел никогда. Между тем он носил звучное, подходящее к обстоятельствам имя: Станислав де Гуайта, «Guaita» – значит нечто среднее между поэтом и волшебником. Он дебютировал в литературе стихами – их нельзя назвать превосходными, но они и не слишком посредственны. Если им и не восхищались, то во всяком случае ценили довольно высоко. Rosa Mystica, la Muse Noire – таковы заглавия его поэм; они достаточно указывают, что уже тогда поэт бессознательно стремился к магии. Наконец ему попались книги Элифаса Леви; говорят, их указал ему Катулл Мендес. Они были для Гуайта долгожданным откровением. Душа экс-аббата Констана – эта неукротимая, эротическая, бурная и бессильная, иногда просветленная и пророческая душа – завладела колеблющейся личностью Гуайта, несколько разочарованного в то время увяданием своих литературных лавров. Духовное наследство Элифаса шло в его руки; ему представилась возможность воздвигнуть в полумраке храм зла, где искрились бы сомнительные драгоценности дьявольских реликвий. С тех пор он оставил общество поэтов и затворился в маленькой квартире с красными обоями на Avenue Trudaine; там жил он, завернувшись в мантию кардинала, окруженный своими драгоценными книгами; из химической лаборатории он шел со своими страшными колбами в рабочий кабинет; помогал себе в работе кофеином, морфием, гашишем и – что не так уже вредно – превосходным вином. Таким образом он создал себе, без сомнения, чудную жизнь, полную грез и высоких подъемов; но рано погиб, с ввалившимися глазами, изношенным мозгом и телом, обратившимся в болезненный лоскут.