Владимир Колганов - Иван Дыховичный. Формула жизни Страница 2

Жена Владимира Абрамовича, Александра Иосифовна, была весьма привлекательной женщиной, она танцевала на сцене музыкального Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Вот что рассказывал о ней сын:

«У мамы не сложилась карьера в театре, потому что она отказалась сотрудничать с органами в те страшные годы. И ее уволили из театра, несмотря на то что она была замечательной солисткой».

Принадлежала Александра Иосифовна к роду крымских караимов Синани. Ее дед Исаак Иосифович Челеби-Синани учительствовал в школах Феодосии, Симферополя и Бахчисарая, а уже в конце жизни занялся написанием истории караимского народа. Брат Александры Иосифовны, Вениамин, в 1911 – 1912 годах издавал первый русскоязычный журнал «Караимская жизнь» – ежемесячник о жизни караимской общины в Москве. В советское время он работал в МГСПС, ведавшим делами московских профсоюзов.

Александра Иосифовна стала женой Владимира Абрамовича уже после войны. А первый ее муж был как-то связан с ансамблем Моисеева. В семье о нем остались, мягко говоря, не самые приятные воспоминания, связанные с 1941 годом, когда началась война:

«Вместе с Моисеевым… ансамбль уезжал в эвакуацию, и этот человек ее высаживал на какой-то станции недалеко от Москвы, потому что сказали, что только те, кто участвует в самом ансамбле, могут ехать дальше. Он свою жену ссадил с грудным ребенком, и мать осталась где-то там за 100 или 200 км от Москвы. После этого она, видимо, с ним и не жила».

Кто был этот жестокий человек, мне неизвестно – имя его в семье старались не упоминать.

Во время войны Владимир Абрамович служил в блокадном Ленинграде, работал во фронтовой концертной бригаде известного эстрадного актера Льва Мирова – было это на Северном флоте. Рассказывают, что хлопотал за репрессированную актрису, просил откомандировать ее во фронтовую бригаду. Его ли заслуга или нет, но освободить актрису удалось. Позже он был приглашен в качестве автора в Московский театр миниатюр, где стал писать репризы для Марии Мироновой и Александра Менакера. А после войны до самой смерти в 1963 году работал в соавторстве со Слободским.

Может сложиться впечатление, что у детей Владимира Абрамовича было безоблачное детство. Судя по частым упоминаниям в тогдашней прессе, он был «в фаворе» – и дача у семьи была, и, если верить некоторым сообщениям, даже свой автомобиль. Но вот что вспоминает сын Иван:

«В результате кампании по борьбе с космополитизмом отец, который писал пьесы, фельетоны и песни, остался без работы. Мы жили почти впроголодь и ждали, не случится ли чего-нибудь еще худшего. Все, что можно, сдали в ломбард. Я учился в вечерней школе и работал…»

Тут небольшая нестыковка по времени. Борьба с космополитизмом, как известно, велась в 1948 – 1953 годах, когда Ивану было не более семи лет. Отцу действительно досталось – шуточные песенки опасного содержания стали основанием для приговора. Уже гораздо позже за песни подобного рода пострадал и Александр Галич. Может быть, и не стоило этого Дыховичному писать, однако трудно удержаться, когда само время способствует превращению доброго юмора в злобную сатиру.

Освободился Владимир Дыховичный только после смерти Сталина благодаря содействию писателя Константина Симонова. А вот учение с работой его сын Иван совмещал немного позже. Однако трудиться начал уже в раннем возрасте:

«Еще в детстве, когда мне было шесть лет, отец практически отдал меня в подмастерья к рабочим, которые строили дачу в Пахре (квартиры у нас не было). Те меня гоняли, как поганого кота, кормили кашей из своего котелка, а если я ронял ее на пол, то получал подзатыльник. К ужасу мамы, я изрезал себе все руки. Зато научился обращаться с рубанком и стамеской».

Насчет квартиры, которой не было, Иван не совсем прав, но об этом позже.

Итак, наша история начинается с того, что 16 октября 1947 года в семье Владимира Абрамовича и Александры Иосифовны родился сын Иван. Это событие сопровождала масса домыслов и сплетен, что характерно для артистической среды. Вот что находим в воспоминаниях соседки по дачному поселку, это разговор ее родителей:

– У Володи Дыховичного сын родился, – сообщал, например, папа.

– Да? И как назвали?

– Иван.

– Иван? Глупо!

– Почему?

– Ну, она же тоже «экс нострис»? Или она русская?

– Я ей в паспорт не заглядывал.

– Все равно глупо – Иван. Хотя, с другой стороны, она очень умно сделала, что родила. Дочка же не его!

– А чья же?

– Здрасте! Ты что, не знаешь? Да это же все знают! Дыховичный же ее подобрал с ребенком!..

В то время семья Дыховичных жила все в том же бывшем доходном доме Грибовых на улице Чаплыгина (бывший Машков переулок), где с 30-х годов проживал его дед. Район это был достаточно привилегированный, рядом Чистые пруды, недалеко и до Лубянки. Единственное неудобство представляло то, что квартира была переполнена. Квартирный вопрос в те времена стоял довольно остро, а потому все дети Абрама Ионовича вместе со своими семьями обосновались там.

«Я вырос в общей квартире, где с нами вместе обитало очень много родственников. Но они были настолько чужими, что мы ощущали себя как в коммуналке. Эта обстановка очень сильно повлияла на мой характер. С одной стороны, я с самого детства научился жить с людьми, быть с ними деликатным. А с другой стороны, все это было очень сложно. Потому что ты всегда на виду, нет никакой личной жизни».

Впрочем, какая личная жизнь может быть в раннем детстве, Иван не уточняет. Но к этому вопросу мы еще вернемся.

Между домом, где жил Иван, и бывшим особняком торговца железом и чугуном Л.В. Готье-Дюфайе, в котором располагалось посольство Латвии, был «очень уютный, закрытый со всех сторон дворик, где проходили все выяснения отношений с хулиганами». Признание в том, что «в детстве я очень много дрался», не должно нас удивлять – без драк у мальчишек не обходится. А если учесть такой раздражитель, как национальность, то не приходится удивляться и тому, что позже Иван увлекся боксом. Благо даже при небольшом росте был он мальчиком отнюдь не хилым.

«Однажды, когда мне было шесть лет, ко мне во дворе подошли люди, сказали, что я «жид», и ударили меня об стенку. Я пришел к отцу заплаканный и рассказал об этом. А он мне сказал: «Ну что, я каждый раз буду с тобой во двор ходить, гонять их? Ты реши как-то сам этот вопрос». Я пошел заниматься боксом. И у меня больше не было такой проблемы никогда в жизни».

Могу подтвердить, что антисемитизм на бытовом уровне в то время был распространен. О причинах не берусь судить, но многие из моих знакомых в юные годы от него так или иначе пострадали, кто-то вообще избегал прогулок во дворе – все только с мамой или с бабушкой по аллеям у Патриаршего пруда. А, скажем, один из моих приятелей, Леня Володарский – тот после очередного конфликта на национальной почве пошел по пути Ивана и стал «накачивать мышцу». Впрочем, не знаю, насколько это помогало.

Несмотря на непростые бытовые условия и время от времени возникавшие финансовые проблемы, случались в детстве Вани и радостные дни. Не каждому ребенку удается побывать на Черном море, да еще и пожить в доме для писателей. Скажем, мои путешествия в этом возрасте были ограничены ближайшим Подмосковьем, где каждый год родители снимали дачу. А вот Ивану куда больше повезло.

«Я попал в Коктебель в 1952 году… Единственное, что я запомнил, в воде меня отец подбросил в воздух вдвоем со Слободским, соавтором моего папы. Они меня как-то так подняли, раскачали и бросили в воздух. Я упал в воду, и вот так я запомнил этот кульбит. Папа не много со мной занимался в жизни, он был строгий, аскетичный человек, но достаточно теплый».

А с виду и не скажешь, что папа строгий! Нет, правда, довольно необычная характеристика для писателя юмористического жанра и автора «жизнеутверждающих», в духе времени, песен и стихов. Стоит припомнить и его друзей, людей остроумных, веселых и общительных, – помимо Мориса Слободского это Мария Миронова, Александр Менакер, Борис Ласкин, Никита Богословский, Василий Соловьев-Седой… Разве что Константин Симонов да Борис Пастернак из этого ряда немного выбивались – в том смысле, что литераторы были серьезные, не сатирикам чета.

Кое-что об этом времени сможем узнать из воспоминаний самого Ивана:

«Пастернака я помню смутно, могу лишь сказать, что при всей своей внешней непропорциональности Борис Леонидович производил впечатление удивительно элегантного человека, гармоничного во всех проявлениях. Из друзей отца, может быть, больше других я любил Константина Симонова. Он всегда выглядел идеально выбритым, исключительно промытым джентльменом, но не холеным, а слегка небрежным… Хотя время было непростое, я прекрасно помню красивых женщин, остроумных мужчин, шумные застолья, шутки, которые очень рано начинаешь ценить».

Это весьма существенный момент. Иван вырос среди людей не просто остроумных, но даже, в некотором роде, специалистов по части юмора и застольных шуток. А потому не стоит удивляться его исключительным способностям, которые проявились в жанре театральной клоунады. Я уж не говорю о виртуозном исполнении не совсем приличных анекдотов.