Александр Васькин - Московские адреса Льва Толстого. К 200-летию Отечественной войны 1812 года Страница 20

23 января в дневнике записано: «С женою самые лучшие отношения. Приливы и отливы не удивляют и не пугают меня». Далее, однако, опять очень тревожная запись: «Изредка и нынче всё страх, что она молода и многого не понимает и не любит во мне, и что много в себе она задушает для меня и все эти жертвы инстинктивно заносит мне на счет».

А вот со стороны все казалось спокойным, как при морском штиле: «Соня в роли хозяйки была удивительно мила, и я, привыкши разбирать выражение лица Льва Николаевича, видела, как он любуется ею. Они смотрели друг на друга, как мне казалось, совсем иначе, чем прежде. Не было того беспокойно-вопросительного влюбленного взгляда. Была нежная заботливость с его стороны и какая-то любовная покорность с ее стороны», – по-хорошему завидовала старшей сестре неопытная и незамужняя младшая.

Проводя время в гостинице, Толстой пишет мало, в основном читает корректуру «Поликушки» и «Казаков», отданных ранее в «Русский вестник». Писатель поглощен новыми грандиозными планами. Доверяя свои мысли дневнику, 3 января 1863 г. Толстой записывает: «Эпический род мне становится один естественен». 23 января появляется такая запись: «Правду сказал мне кто-то, что я дурно делаю, пропуская время писать. Давно я не помню в себе такого сильного желания и спокойно-самоуверенного желания писать. Сюжетов нет, т. е. никакой не просится особо, но – заблужденье или нет – кажется, что всякий сумел бы сделать».

А пока что он увлечен романом «Декабристы». Его интересуют свидетельства непосредственных участников тех давних событий, которых к тому времени осталось совсем немного. Толстой преисполнен желания встретиться с бывшими декабристами, переписывается с ними, интересуется судьбами их товарищей, бытовыми подробностями их жизни.

Роман, начатый Толстым в 1860 г., так и не был закончен. Автор то обращался к нему вновь, то опять откладывал. В 1860-е гг., прервав «Декабристов», писатель перешел к «Войне и миру» (по меткому выражению Т. Кузминской, «из маленького семени «Декабристов» вышел вековой величественный дуб – «Война и мир»), А вернулся Толстой к работе над романом о декабристах лишь в конце 1870-х гг., после завершения «Анны Карениной».

Это неоконченное сочинение Льва Толстого ценно для нас, помимо прочего, изображенной в нем картиной жизни Москвы 1850-х гг. Одним из действующих мест романа «Декабристы» и является нынешний Камергерский переулок с гостиницей Шевалье, в которой останавливается возвратившийся из ссылки декабрист Петр Иванович Лабазов. Появляется в романе и сам господин Шевалье – хозяин-француз, который при первой встрече строго разговаривал с Лабазовым, а затем «в доказательство своего, ежели не презрения, то равнодушия, достал медленно свой платок, медленно развернул и медленно высморкался».

Лабазов, глядя в окно на просыпающийся город, на «ту Москву с Кремлем, теремами, Иванами и т. д., которую он носил в своем сердце», вдруг «почувствовал детскую радость того, что он русский и что он в Москве». Лучше, конечно, прочитать сам роман, а точнее – его три опубликованные главы. Интересно, что в первом варианте произведения хозяин гостиницы фигурирует под фамилией Швалье, во втором именуется Ложье, а в третьем – Шевалье.

«Попала» гостиница и в повесть «Казаки», опубликованную впервые в «Русском вестнике» в 1863 г.:

«Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится визг колес по зимней улице. В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи…

А у господ еще вечер. В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками. Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и съежившись, точно прячется за угол дома».

А Толстому в Москве обрадовались. Афанасий Фет «с восторгом узнал, что Лев Николаевич с женой в Москве и остановились в гостинице Шеврие, бывшей Шевалье… Несколько раз мне, при проездках верхом по Газетному переулку, удавалось посылать в окно поклоны дорогой мне чете».

С Фетом, Аксаковыми, Погодиным Толстой видится часто. В первый день нового 1863 г. писатель ужинает у Михаила Погодина в Хамовниках (ныне Погодинская ул., д. 10–12. Погодин купил здесь усадьбу в 1835 г. В 1856 г. по проекту архитектора Н.В. Никитина на территории усадьбы построена так называемая «Погодинская изба»). А в Татьянин день, 25 января Лев Николаевич засиделся у Аксакова так долго, что заставил свою жену изрядно понервничать.

«Вернусь к 12-ти, подожди меня», – сказал он Софье Андреевне, остававшейся у Берсов ждать его возвращения, чтобы затем вместе ехать в гостиницу.

Толстой отправился к Аксакову излагать свои педагогические принципы и наткнулся там на серьезную оппозицию. Но он не мог уйти побежденным – и потому дискуссия закончилась далеко за полночь.

А жена все ждала его в кремлевской квартире Берсов, за разговорами и за чаем. Но как ни «неистощима» (определение Кузминской) была беседа с сестрами и матерью, пробило двенадцать часов. Уже все домашние разошлись по своим комнатам. А Софья все прислушивалась к звонку. Вдруг «Соня живо подбежала к окну. У крыльца стоял пустой извозчик.

– Да, верно это он, – с волнением проговорила она. В эту минуту скорыми шагами вошел Лев Николаевич.

При виде его напряженные нервы Сони не выдержали, и она, всхлипывая, как ребенок, залилась слезами. Лев Николаевич растерялся, смутился; он, конечно, сразу понял, о чем она плакала. Чье отчаяние было больше, его или Сонино – не знаю. Он уговаривал ее, просил прощения, целуя руки.

– Душенька, милая, – говорил он, – успокойся. Я был у Аксакова, где встретил декабриста Завалишина; он так заинтересовал меня, что я и не заметил, как прошло время.

Простившись с ними, я ушла спать и уже из своей комнаты слышала, как в передней за ними захлопнулась дверь»[8].

В один прекрасный день Лев и Софья Толстые дали «важный литературный обед», на котором присутствовала и младшая сестра Софьи Андреевны, благодаря чему мы знаем подробности:

«Обед был очень веселый и содержательный. Обедали Фет, Григорович, Островский… Фет острил, как всегда. Лев Николаевич вторил ему. Всякий пустяк вызывал смех. Например, Лев Николаевич, предлагая компот, говорил; «Фет, faites moi le piaisir»[9]…

Островский, говоря о своей последней пьесе, прибавлял, что он невольно всегда имеет перед глазами Акимову и ей предназначает роль. Он хвалил особенно игру Садовского и Акимову (актеры Малого театра. – Авт.).