Михаил Азаров - Зазнобы августейшего маньяка. Мемуары Фанни Лир Страница 21

И тут Ники для пущей важности принялся перечислять свои знакомства среди, как он выразился, «людей, готовых на всё». От одних только фамилий Никиных так называемых «друзей» у полицейского начальства, не говоря о папа и дяде, волосы встали бы дыбом.

— Вы правы, ваше высочество, — поддакнул Савин, — это настоящие люди. А с нашими дряхлыми старцами мы погибнем. И я, ежели ваше императорское высочество пожелает, могу свести вас также с готовыми на всё людьми. Они действительно готовы действовать. И меры у них самые крайние.

— Террор? — с изумлением просил Ники. С него даже хмель слетел.

Савин почуял, что великий князь загорелся. Ники пустился в расспросы. Каков у них план действий, какие сроки прочее.

— Спросите у этих людей сами, — отвечал Савин.

На том ужин и кончился, и новые знакомые расстались».

Был ли в действительности такой разговор? Да ещё в ресторане? Среди любопытной публики, не спускавшей глаз с великого князя, красавицы Фанни и корнета-херувима?

Это фантастично. Во всяком случае, в опубликованных в последнее время источниках нет прямых доказательств того, что великий князь Николай Константинович сочувствовал революционерам и желал свержения монархии. Тем не менее, нельзя исключать и того, что факты были, да о них предпочли умолчать в сохранившихся документах.

Коготку увязть — всей птичке пропасть

Ники Савин понравился. Они стали приятелями. Встречались чаще всего за бутылками и в обществе Фанни.

Корнет связался с боевиками-террористами. Те обещали прислать на переговоры к великому князю Николаю Романову видного своего представителя.

Им оказалась, по словам внучатного племянника Ники, «молоденькая женщина, совсем ещё девочка, невысокая, худосочная. На ней было коричневое платье с белым воротничком и пыльные ботиночки.

Ники всё же отметил, что черты лица у девицы тонкие и довольно правильные, а детски нежный рот плотно сжат. «Верно, чтобы не сказать глупости, — снисходительно подумал Ники. — Надеется барышня, что коли молчит, за умную сойдёт».

Глаза у гостьи оказались под цвет платья, волосы также. Волосы, однако ж, как у всех этих синих чулков, стриженые.

Это и была выдающаяся террористка».

Савин её представил Соней. Она и Фанни понравились друг другу. Затем гостья стала пропагандировать революционные идеи. Николай Константинович морщился при упоминаниях о бомбах и призывах к топору. Он хотел услышать о других формах борьбы с самодержавием.

В заключение Соня попросила миллион на дело революции.

Это составляло пять годовых пенсионов великого князя. А при его тратах он был на грани дефолта. Особенно много денег шло на Фанни.

Тем не менее, Ники пообещал найти этот миллион.

Менаж-а-труа

Так по-французски изящно называется любовь втроём. Князь Михаил Греческий считает, что именно она имела место в отношениях Николая Константиновича и Фанни Лир.

Как то Ники объявил любимой, что собирается на приём в Зимний дворец. Но сам почему-то туда не пошёл, а отправился к Фанни. К его удивлению, окна в подаренном ей недавно доме на Почтамтской были не освещены. Удивлённый великий князь вошёл в дом, пробежал мимо перепуганной служанки Жозефины и без стука распахнул дверь в спальню. Увиденное им биограф описывает так:

«На софе лежали обнявшись Фанни и Савин. Фанни — в распахнутом черном кружевном дезабилье, и только. Корнет обнажён до пояса.

Савин оглянулся, но ничуть не смутился. Напротив, херувим даже раздвинул губы в сладкой улыбке. Затем он вскочил на ноги, встал навытяжку и отдал честь по-военному.

— Корнет Савин прибыл к услугам его императорского величества!

Ники раскрыл рот, но ничего не сказал. Херувимово изящество обезоруживало. Галантность не позволяла ответить грубостью.

Фанни прикрыла глаза.

Великий князь был потрясён. Он стоял и хватал ртом воздух.

Несколько мгновений он смотрел на парочку молча, сжимая кулаки, потом сделал шаг вперёд.

— Постойте, ваше высочество, — томно сказала Фанни, — выслушайте меня прежде, чем наделать глупостей.

От её хладнокровия и наглости Ники опешил вконец.

Откинувшись на подушки, Фанни заговорила тихим, но призывным голосом не то русалки, не то сирены.

— Ведь ты, Ники, — сладостно пела она, — частенько изменял мне, не так ли. Может статься, и теперь изменяешь. Натура у тебя страстная. И мне было так грустно, обидно, больно. Я так страдала, так мучилась! Но теперь, вижу я, мучения и страдания напрасны. Ты сам говоришь, что я — философ. И решила относиться ко всему философически. И раз уж представился случай, то я сказала себе: «Почему бы и нет? Почему не последовать примеру моего Ники?» Успокойтесь, ваше высочество, у меня не было любовников, корнет — первый. Его благородие говорил мне о своей любви столь пылко, что не посмела я отказать.

Ну да, я позволила ему две-три робких ласки, и что же? Сие не означает, что я влюбилась в него. Влюблена я в одного-единственного мужчину, в вас, ваше императорское высочество. Чем размахивать кулаками и хлопать дверью, не лучше ли вашему высочеству успокоиться и остаться с нами? Любить втроём тоже увлекательно. Втроём можно очень приятно провести время. Двое мужчин и женщина — о, my God, тут масса возможностей! И каких! Его высочество не знает? Ах, как же это, my God! Придётся его малышке Фанни пойти к нему в учительницы. Позвольте же, ваше высочество, обучить вас… Идите сюда, не бойтесь.

Ники облизнул губы и смущённо улыбнулся.

— Да идите же, ваше высочество, — зазывала Фанни, — смелей! Садитесь рядом, сюда, справа, конечно, справа, не вы ли здесь хозяин, хозяин всего, и меня самой, конечно же, тоже… А вы, господин корнет, сюда, слева, вот так».

Постепенно Фанни стала влюбляться в Савина. Ники это заметил. Но ревновать не стал. А в соперничество с корнетом втянулся. Выражалось оно в том, что каждый старался добиться ласк от женщины подарками. Фанни нередко капризничала: дорогие вещи считала безвкусными, а дешёвыми восхищалась… Чтобы подразнить партнёров.

«Конец зимы 1873-74 г.

«Не пойму, что происходит со мной. Голова горит, в мыслях сумятица, я сам не знаю, чего хочу. Мечты и желания переполняют меня, но боюсь, все сие игра больного воображения».

Утро следующего дня:

«Весьма оживлён и возбуждён. Мог совершить великое».

Вечер того же дня:

«Силы оставили меня. Ни на что не гожусь».

Несколько дней спустя:

«Не способен сосредоточиться и стремиться к одной-единой цели. Принялся готовиться к экспедиции — бросил. Начал скупать картины и вещи. Потом увлёкся охотой. Ещё потом занялся благоустроением Павловска».