Евгений Шварц - Статьи и воспоминания Страница 21

    Я был встревожен таким приглашением. Поэзией XX века я никогда серьезно не занимался. Об Ахматовой не писал... и вдруг выступать с рассказом о ее творческом пути?..

    Анна Андреевна успокаивала меня:

    – У вас впереди целая неделя...

    Отказываться было неудобно, соглашаться бесконечно трудно. Я все-таки согласился. Пожаловался, что дома у меня нет всех ее книг. Анна Андреевна успокоила:

    – Беда поправимая. Приходите, я помогу. А при встрече, чтобы окончательно развеять мою тревогу, сказала: '

    – Я не буду вам мешать и посижу в другой комнате. Не очень я люблю подобные представления. Это как на гражданской панихиде – говорят о заслугах усопшего. Присутствовать на собственной панихиде – кощунство. Но люди хотят узнать обо мне, а прочесть негде. Нельзя не уважать их просьбы.

    ...Настал день нашего выступления. Я стремился взглянуть на творчество Ахматовой с нового, послевоенного рубежа. Многое тогда проверялось историей. Я попытался объяснить своим слушателям отсутствие больших социальных и исторических тем в раннем творчестве Ахматовой. Двадцатилетняя женщина, вступая в самостоятельную жизнь, была далека от нарастающей общественной борьбы, от людей, которые ее вели. Отсюда ее поэтическая позиция. Но грянула первая мировая война, которая потрясла Россию, и юная Ахматова не могла не почувствовать народной беды, не откликнуться на горе крестьянок-солдаток: "Над ребятами стонут солдатки, вдовий плач по деревне звенит". Она писала: "Мы на сто лет состарились, и это тогда случилось в час один..." Но перед лицом страшных событий оказалась одинокая женщина. И было бесконечно трудно ей справиться с горем. Отсюда и чувство бессилия в ее стихах.

    Но ее дореволюционные стихи нельзя воспринимать однозначно, в них запечатлелось время, трагизм и неустроенность человеческой жизни в кризисные для России годы, появился образ Петербурга и впервые обозначилась тема Пушкина, такая программная для всего творчества Ахматовой, был создан образ поэта-лицеиста ("Смуглый отрок бродил по аллеям...").

    Блок веровал: только та поэзия истинная, о которой можно сказать – здесь человек сгорел. Поэзия Ахматовой – вся исповедь, обращенная к людям, исполненная стремления поделиться с ними своим душевным богатством, своей песенной силой. Но не пытайся для себя хранить

Тебе дарованное небесами:

Осуждены – и это знаем сами –

Мы расточать, а не копить.

1915    ...Мое восприятие лирики Ахматовой не было сугубо личным – оно совпадало с мнением многих послевоенных читателей. Той же весной Анна Андреевна выступала с чтением стихов по Ленинградскому радио. После передачи она получила множество писем (писали на адрес радиокомитета). Письма были от женщин и мужчин, от людей разных профессий и возрастов – и все благодарили за стихи. Одно из них, письмо рабочего Невдубстроя от 12 июля 1946 года, я переписал: "Вчера я слышал достойную оценку вашей по форме скупой, а по содержанию и жизненности богатой поэзии. Слышал и ваш голос. Я радовался и был в восхищении, как вы своим голосом прочли те золотые строчки, которые созданы скромным в нашей поэзии человеком, но одаренным своеобразным талантом, исключающим излишний пафос. Я читал ваши произведения, но не многие и только в новых изданиях:

    "И та, что сегодня прощается с милым", "Мужество", "Наступление", "Статуя „Ночь" в Летнем саду", "Про мальчика" и другие. Все они проникнуты небывалой любовью к людям, к самым маленьким, к нашей отчизне. Часть из них я читаю в нашей самодеятельности, и публика их принимает с восторгом и гордостью..."

    Первый номер "Знамени" за 1945 год, где была опубликована моя статья со стихами Анны Ахматовой, вышел с опозданием – в марте. Я получил журнал в первых числах апреля. Сразу же позвонил Анне Андреевне, поздравляя с публикацией ее стихов. Спросил, когда могу занести ей журнал...

    – Подержите журнал у себя. Я на днях буду у вас.

    Я звонил накануне своего дня рождения. Ольга Федоровна пригласила Анну Андреевну быть в этот день у нас.

    10 апреля я с радостью вручил ей журнал "Знамя". Анна Андреевна, поздравив меня с днем рождения, подарила мне книжку из своей библиотеки – "Пантеон русской поэзии, издаваемый Павлом Никольским" и сказала: я готовлю для вас другой подарок. Но он пока не готов. Как только я закончу работу над рукописью, я ее вам передам.

    Обещанного, как известно, три года ждут. Но уже через семь месяцев Анна Андреевна выполнила свое обещание.

В 1946 году над Ахматовой и Зощенко разразилась гроза. В Доме писателя шли собрания. Постоянно упоминались и другие фамилии: Саянов и Лихарев – редакторы журналов "Звезда" и "Ленинград", а также писатели Юрий Герман (выступивший на страницах "Ленинградской правды" со статьей о творчестве Зощенко) и Ольга Берггольц (писавшая об Ахматовой). К концу октября бурные собрания в Доме писателя несколько поутихли.

    Вскоре мы с Ольгой Федоровной стали встречаться с Анной Андреевной, недавно вернувшейся из Москвы. Она приходила к нам на улицу Рубинштейна. В один из первых приходов Анна Андреевна и вручила мне обещанный подарок – рукописный сборник стихотворений "Нечет". В такие вечера говорили о "Нечете", семантике названия ее последнего сборника, о Пушкине – в связи с ее работой над новым исследованием, посвященным на этот раз "Каменному гостю".

    Чаще всего Анну Андреевну встречали не только мы, но и наши гости – Евгений Львович Шварц и Юрий Павлович Герман. Мы сидели за столом маленькой комнаты, в которой весело потрескивал камин и тепло горели свечи. Анна Андреевна всегда устраивалась поближе к камину и зябко куталась в теплую шаль.

    Трое из присутствовавших – Анна Андреевна, Ольга Федоровна и Юрий Павлович – были, по словам Евгения Шварца, "достойно" отмечены критикой. За столом царило веселое оживление. О "событии", как о покойнике, не говорили. Евгений Львович иногда подшучивал надо мной:

    – А тебя почему не похвалили? Об Ахматовой писал, стихи ее публиковал, доклад о ее творчестве делал, что говорил, помнишь?

    Анна Андреевна улыбнулась и, поддерживая шутку, сказала:

    – Да, уж совсем не ругал...

    – Вот-вот, – продолжал Шварц, – а сидишь бедненький, критикой не замеченный...

    С иронией Евгений Львович говорил, что критика его никогда не замалчивала. И действительно, его уже в 1944 году начали ругать за пьесу "Дракон". Юрий Павлович отвергал его претензии, ссылаясь на "давность" истории с "Драконом", Шварц, улыбаясь, бодро отвечал:

    – Ничего, Юрочка, еще все впереди! То ли узрим, как говаривал Федор Михайлович, то ли узрим!..