Куриный бульон для души. Прощение исцеляет. 101 теплая история о том, как оставить прошлое и начать двигаться вперед - Эми Ньюмарк Страница 21

Остановившись в метре от него, я подумала: «Это и есть тот человек, который являлся мне в ночных кошмарах?»

Мой годами вынашиваемый страх внезапно без следа испарился и трансформировался во что-то другое – в чувство сострадания. И я поняла, что именно за этим чувством приехала в это забытое богом место… Чтобы увидеть отца и пересмотреть мой взгляд на историю его жизни.

«Давным-давно жил-был на свете мальчик по имени Билли. Он родился с законным правом всех детей – быть любимым, учиться, играть и расти в уверенности, что он центр мира и ему открыты все радости жизни. Но в какой-то момент что-то пошло не так. Вероятно, кто-то обидел Билли, кто-то причинил ему боль – и маленький мальчик надолго затаил обиду. Он носил внутри себя эту обиду и, вероятно, пролил немало слез, когда бывал в одиночестве. По мере того как он рос, рана его тоже разрасталась, и год от года кровоточа сильнее и сильнее. Боль, которую чувствовал Билли, словно опухоль распространялась не только на него, но и на всех, кто находился с ним рядом. Но теперь, слава богу, этой боли скоро должен был наступить конец. И мой отец мог остановить эту растущую опухоль. Мальчик Билли, проделав долгий путь, имел теперь полное право обрести покой…»

Следующие одиннадцать часов я провела рядом с отцом, в его палате. Я держала его за руку и пела колыбельные песни, баюкая мальчика Билли, утешая его, рассказывая истории из моего детства, открыто выражая свои сожаления и говоря слова прощения. Ко мне вдруг пришло осознание, что отец никогда и ни от кого не чувствовал любви. Как он мог дать любовь кому-то, если не знал, как она выглядит? Я уверена, на пороге смерти он понял, что проживал жизнь, распространяя вокруг себя боль и страдания. Но ему было бы еще тяжелее покинуть этот мир, если бы никто так и не узнал его настоящую историю – историю мальчика Билли. Теперь же отец мог спокойно уйти. Он получил прощение. Он мог освободиться. И я тоже.

Я почти ничего не знала о детстве отца, но слышала, что он был ребенком замкнутым, угрюмым и подозрительным. Я видела лишь две его детские фотографии, и на обеих он выглядел печальным и несчастным, хотя другие дети на снимке улыбались. Как он дошел до такого состояния? Я не верю, что ребенок рождается, держа в руке высоко поднятый щит, чтобы защищаться им от мира. Но что случилось с моим отцом на самом деле – этого мне никогда не узнать. У каждого есть своя история, и каждый нуждается в том, чтобы эта история была рассказана. Обобщенная история о моем отце, которую я рассказала себе той ночью, не извиняла всего, что он сделал. Но многое объясняла.

На следующее утро, около половины девятого, вымотанная долгим перелетом, бессонной ночью, физической и эмоциональной усталостью, я прибыла наконец к себе домой. Положив голову на подушку и погружаясь в сон, я вдруг почувствовала, как кто-то взял меня за руку и легонько пожал мою ладонь. Это был отец. Я увидела его, сидящего рядом со мной на моей кровати, и поняла, что его путь со смертью не закончился. Но и мое путешествие только начиналось.

С того дня прошло больше двадцати лет. Забыла ли я свои детские травмы? Нет. Да мне и не следует их забывать. Жизнь каждого из нас – сумма наших историй. Я пришла к пониманию, что, когда случается нечто, выходящее за рамки нашего контроля, мы можем играть роль жертвы в этих историях. Но когда мы прощаем и становимся рассказчиками, то мы получаем власть над прожитой болью, мы можем поделиться ею с другими. И эта история поможет лучше осознать исцеляющую силу прощения и не уйдет просто так в небытие.

Я свободна от боли прошлого. И всем сердцем надеюсь, что мой отец тоже свободен.

 Дейл Мэри Гренфелл

Шляпа

Важна только та храбрость, которая помогает тебе сделать следующий шаг.

– Миньон Маклафлин

Это было типичное первое занятие нового семестра в колледже Райт в Чикаго. На меня таращились двадцать пять напуганных студентов, мечтающих оказаться где угодно на свете, только не в дискуссионном классе. Я посмотрела на них с сочувствием и попросила всех, на ком были головные уборы, снять их. Они посмотрели на меня с недоумением поколения, незнакомого с этим правилом этикета.

Шапки сняли все, кроме одного юноши. Когда я обратилась к нему напрямую, он ответил «нет». Это поразило меня, но я не подала вида. Хорошенькое дело: не прошло и десяти минут от урока, а мне уже бросают вызов на глазах у студентов, которых я вижу в первый раз! Ну что ж, значит, мне потребуется такт человека и мудрость преподавателя. И то, как я справлюсь с данной ситуацией, может задать тон всему семестру.

Студенты выжидающе смотрели на меня. Ответный ход был за мной. Я решила публично не испытывать свой авторитет и попросила молодого человека остаться после занятий.

Его звали Марк, и он совсем не походил на студента, который срывает уроки. Он был худощавым, гладко выбритым, с приятным лицом и мало чем выделялся среди других. Однако он ответил «нет» на требование незнакомого профессора перед лицом новых однокурсников в первый день нового семестра. Я должна была убедить его снять шляпу. Он должен был уступить. Так я считала.

После занятия мы с Марком остались одни в аудитории. Пока я говорила, он смотрел куда угодно: на стол, в окно, на потолок, на портрет Линкольна на стене, но только не на меня. Шляпа – символ его неподчинения – прочно сидела у него на голове.

– Марк, – тихо сказала я, – вы должны соблюдать правила поведения в аудитории. Снимая головной убор, вы проявляете уважение к окружающим. Вам поэтому не хочется снимать свою шляпу?

Марк поднял взгляд и посмотрел на меня.

– Нет, – ответил он.

Его лицо и голос ничего не выражали.

– Тогда вы должны ее снять, – ответила я своим самым профессиональным тоном.